— Эйха… — прочистил горло Кабрал. — Этот пейзаж Корассона, рисунок карандашом, Северин велит уничтожить.
— Как? Но почему?
— Потому что его рисовал Рафейо.
Вынув из кармана письмо, он прочел вслух:
Гораздо легче оттого, что рисунок у нас, а не у него. И все же ты должен от него избавиться следующим образом: размочи его в теплой воде, пока бумага не растворится. Разведи раствор тройным объемом чистой воды и вылей в водосток.
Мечелла засмеялась коротким нервным смехом.
— Никогда не слыхала ничего глупее! Уничтожить такую прекрасную картину?
— Тут есть еще:
Я не знаю, был ли этот рисунок агво, семинно или сангво. Если да, то Рафейо почувствует теплое покалывание от воды, но вряд ли узнает его причину и не обратит внимания. Если нет, он не ощутит ничего. Но я прошу тебя принять эту предосторожность, потому что здешние разговоры подтверждают его ненависть к нашей дорогой Донье и Лейле, а я боюсь, что он способен на все.
— Севи сошел с ума, — сказала Мечелла.
Кабрал вынул из кармана спички и поджег листок. Подождал, пока огонь дойдет до кончиков пальцев, и лишь тогда выпустил его из рук и втоптал пепел каблуком в грязь. Снова повернувшись к Мечелле, он произнес тоном суровым и горьким:
— Нет, Челла, он не сошел с ума. Он серьезен, как никогда.
— Но как бы мог Рафейо…
— Я сказал, что письмо от Севи пришло. Я не сказал “было доставлено”.
Она посмотрела на него недоуменно.
— Оно пришло, — сказал Кабрал, — в мастерскую наверху. Это одно из умений иллюстраторов — надо знать место и написать его с абсолютной точностью, а затем вписать туда письмо. Таким образом мы много лет сносились с Грихальва, жившими при иностранных дворах.
— Кабрал! — выдохнула она.
— Самый яркий пример тому был явлен, когда тза'абы собирали войска для нападения вдоль хоаррской границы. Герцог Алехандро узнал об этом из такого же письма, присланного шпионом Грихальва Верховному иллюстратору Сарио. Несмотря на предупреждение, войска перебросить туда вовремя не удавалось. Тогда Сарио, расспросив всех хоаррцев в Мейа-Суэрте, с их слов написал пейзаж — холмы и дюны, — а на них стояла армия.
— Нет.., постой.., права была Лиссина, мне не годится такое слушать…
— Эта армия, — неумолимо продолжал рассказ Кабрал, — две тысячи человек в боевых доспехах, появилась на восходе на дальних дюнах, точно так, как написал их Сарио на холсте. Тза'абы в ужасе отступили. Они даже не попытались напасть, даже разведчиков не выслали оценить наши силы — они просто бежали. И никогда больше не подходили так близко к нашим границам. Но шпион Грихальва в тот же день обнаружил, что они были пусты — доспехи, шлемы…
— Нет! Я не хочу больше слушать!
— Сарио тщательно выписал солдат передней шеренги. У них были лица. Руки. Пальцы. Он написал их в точности так, как должны были увидеть их издали тза'абы. Но они не были настоящими. И когда тза'абы бежали и шпион доложил об этом в другом письме, Верховный иллюстратор Сарио их уничтожил, оставив лишь нетронутые пески у себя на картине — и на хоаррской границе.
Мечелла дрожала мелкой дрожью в тени огромного дуба, а он старался овладеть своими чувствами — тот же ужас, тот же страх перед потрясшей его огромной силой, когда ему рассказал об этом Северин. С тех пор никто больше не писал таких картин, и было строжайше запрещено даже пытаться это сделать, но такие вещи практиковались. Может быть, и еще худшие. Это знание было доступно лишь Вьехос Фратос, Братьям и Великим герцогам, которым они служили, но, как и предостерегала Лиссина, никоим образом не женщинам или простым художникам вроде него самого.
Наконец он тихо сказал:
— Я не иллюстратор, но Северин — иллюстратор, и он знает, что могут Грихальва. Эту страшную картину Сарио написал собственной кровью. Если картина — агво, семинно или сангво, то она обладает великой силой и может действовать на большом расстоянии. Ты не видела, как Северин смешивал краски для “Завещания” баронессы Лиссины? Я видел. Как ты думаешь, почему у него еще через неделю была забинтована рука? Мечелла, эти краски замешаны на его крови!
— Он.., он сказал, что порезал руку мастихином… Кабрал встал на колени, взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодны — она поверила ему, хотя сама еще этого не знала.
— Ты помнишь, как этой зимой, когда у Тессы умерла птичка, она целыми днями горевала?
Кровь отхлынула от лица Мечеллы.
— Пока Севи.., пока он ей не сказал, что она сможет увидеть свою птичку во сне.., и положил ей рисунок под подушку…
— И она ее увидела, и монах Лео ей объяснил, что теперь птичка поет для Матери и Сына. Это легкая магия, Мечелла. То хорошее, что может сделать иллюстратор. Но есть и другие силы.
Он почувствовал, как дрожит Мечелла, и поцеловал ее ладони.
— Ч.., что может сделать нам Рафейо? — еле выговорила она.
— Не знаю.
На самом деле он знал и мучился от бессилия это предотвратить.
— Любовь моя, если б у меня был Дар Грихальва, я бы написал защиту на каждой стене Корассона собственной кровью. Но увы — я не иллюстратор и не могу тебя защитить. Мы должны верить Северину — и ты это знаешь, иначе бы не настаивала, чтобы “Рождение Ренайо” писал он и только он. Наш сын под защитой, пока жив Северин, пока течет кровь в его жилах. — Он горько рассмеялся. — Мне всегда интересна была эта клятва: “С истинной верой и на скромной службе я посвящаю себя долгу своему, покуда кровь течет в моих жилах”. Мы все произносим ее, но для иллюстратора она значит больше.
— А Рафейо?
— Северин встревожен, я не без причины. Пока Рафейо не напишет свой автопортрет, с ним ничего нельзя сделать. И в его красках будет его собственная кровь, Челла. А Севи говорил, что картина, написанная собственной кровью иллюстратора…
— Хватит. Не хочу больше, — шепнула она. — Не говори, я этого знать не хочу. Лиссина была права. Это знание для Великих герцогов и Грихальва. — Ее передернуло. — Поступи с картиной, как он сказал. Я на нее теперь без страха взглянуть не смогу. Но со мной больше об этом не говори. Никогда.