— Почему люди, не умеющие рисовать, всегда так смотрят на художников?
— Я смотрела? — спросила она. — А как?
— Как будто все вы ищете в наших лицах нечто, способное объяснить вам, почему мы можем делать то, что делаем. Что-то должно скрываться в наших глазах, в форме губ, может, мы как-то не так расчесываем волосы — да откуда я знаю! Как будто существует какой-то внешний признак, который может объяснить природный талант. — Он углубил тень на рисунке. — А еще вы нас слушаете. Слушаете, даже если мы говорим о погоде или интересуемся, что будет сегодня на обед.
— Чиева до'Орро, — ответила Мечелла, — этот Золотой Ключ, который носят все иллюстраторы. Именно его мы и пытаемся увидеть и услышать.
— Эйха, но ведь на самом деле никакого секрета не существует. А если бы кто-нибудь и нашел его, неужели он стал бы о нем говорить! Я бы не стал, будь я иллюстратором.
— Никто из вас не станет, даже Северин. — Она повертела в руках щепку, отколовшуюся от деревянной ограды. — А что, Лейла действительно собирается — как она это назвала, “за покупками” — искать человека, от которого родит детей?
— Да, они с Севи хотят быть родителями, это их право.
— Странно. Но не более странно, чем все остальное, связанное с вами, Грихальва. — Она улыбнулась. — Если я буду глядеть в твои глаза и внимать каждому твоему слову в течение пятидесяти лет подряд, разве я смогу понять, как это у тебя получается, — нанести на бумагу несколько карандашных штрихов и заставить их выглядеть как Корассон?
— Боюсь, вам станет скучно уже через несколько минут, донья Мечелла. Что бы ни делало меня художником, я все равно не смогу ни показать вам этого, ни объяснить.
— С тобой мне никогда не будет скучно, Кабрал, — улыбнулась она и прибавила:
— Да и нет у меня времени для скуки. Меквель советовал мне работать, чтобы забыть о болезни, и от горя это тоже помогает. Если жизнь моя будет заполнена разными делами, мне некогда будет горевать.
— Но я вижу грусть — здесь и здесь.
Кончик его пальца остановился в воздухе всего в дюйме от ее лба, а потом губ.
В течение бесконечно долгой минуты она молчала. Потом спросила с тоской:
— Можешь нарисовать меня счастливой, иллюстратор?
— Мечелла.., я попробую. Пожалуйста, разрешите мне попробовать.
— Кабрал. — Она взяла у него из рук карандаш и бумагу и уронила их на землю. — Я думаю, — прошептала она, — что они тебе для этого не понадобятся.
Глава 51
По просьбе Великого герцога Коссимио Мечелла провела Пенитенссию в Мейа-Суэрте. Арриго возобновил свой “теневой брак” с Тасией. Это и раньше ни для кого не было тайной, а теперь стало просто публичным скандалом. Коссимио был вне себя от ярости, Гизелла совсем пала духом. Лиссина советовала хранить терпение. Лиссия прислала брату письмо из Кастейи, состоявшее всего из четырех слов: “Моронно! Ты что, спятил?” Меквель сделал вид, что ничего не заметил. Ему в этом году исполнилось сорок пять, и он был настолько болен, что не покидал своих апартаментов. Советники молчали. Сплетники с наслаждением обсуждали детали происходящего. Все медленно и неохотно начали выбирать для себя, на чьей же они стороне.
За Мечеллу — простой народ Тайра-Виртс.
За Арриго — основная масса аристократии и большинство купцов.
За Мечеллу — Кабрал, Лейла, Северин, другие связанные с ними Грихальва и сам Верховный иллюстратор Меквель.
За Арриго — Премио Фрато Дионисо, Вьехос Фратос и все близкие родственники Тасии, даже родные сестры, которые ее презирали.
Двухнедельный визит Мечеллы в Мейа-Суэрту на зимние праздники почти не дал новой пищи для сплетен. Они с Арриго занимали свои прежние апартаменты в Палассо Веррада, вместе выполняли многочисленные религиозные и общественные обязанности, любезно со всеми разговаривали и часто появлялись на публике в обществе двоих маленьких детей. Все замечали лучезарный взгляд Мечеллы и заботливое отношение к ней мужа. Коссимио начал надеяться. Лиссина относилась ко всему скептически. Тасия благоразумно сказалась простуженной и не покидала уютной городской резиденции графа до'Альва. Сам граф, который до сих пор не разговаривал с женой, под благовидным предлогом остался в замке до'Альва, прислав Великому герцогу вежливое письмо. Поскольку в отличие от Мечеллы Карло не получал прямого приказа приехать, он мог, ничего не опасаясь, остаться дома и лишить двор своего присутствия.
Кончился 1266 год. В начале 1267 года Мечелла вернулась домой, в Корассон, Тасия оправилась от “недомогания”, а Арриго прямо заявил родителям и написал сестре, чтобы они не лезли не в свое дело.
Мечелла не возвращалась в столицу до самой весны. Все так и ахнули, когда она неожиданно появилась в дверях бальной залы на ежегодном балу, устроенном Великой герцогиней в честь Фуэга Весперра, — без предупреждения и даже без доклада. Арриго был ошеломлен. Он обернулся посмотреть, что за шум, и увидел ее — казалось, столб небесного огня снизошел на землю в ночь Астравенты и сейчас наконец решил посетить их во всем своем великолепии. Тяжелые золотые волосы были уложены в высокую прическу и сколоты бриллиантовыми шпильками. Смелый покрой серебристо-серого платья оставлял открытыми шею и плечи. Юбки были до неприличия узкими и не скрывали красивых лодыжек. А больше всего поражало, что у Мечеллы не было ни перчаток, ни муфты, ни длинных рукавов, — руки и плечи были совершенно открыты, если не считать браслетов и великолепного бриллиантового колье. С обнаженных локтей свисала редкой красоты шаль, поблескивавшая тонким узором в виде солнышек, вышитых тонкой золотой нитью.
Мечелла приветствовала сияющей улыбкой и ласковыми словами всех, кто попадался ей на пути, но путь этот вел через толпу к одному человеку — ее мужу. Когда она наконец добралась до него, она томно положила руку ему на плечо и что-то прошептала на ухо.
Арриго переменился в лице и изумленно уставился на нее. Мечелла улыбнулась и легонько потянула его за рукав. Он пробормотал какие-то извинения графине до'Паленсиа и увел жену из бальной залы неизвестно куда. Все, от Великого герцога Коссимио до последнего музыканта в оркестре, терялись в догадках.
Тасия до'Альва, танцевавшая в паре с Премио Фрато Диотнисо, на глазах у почтенной публики поскользнулась. Дионисо потом рассказывал всем и каждому, что он был ужасно неловок и наступил ей на шлейф, но никто этому не поверил.
Мечелла прошептала Арриго вот что: “Ты сейчас же пойдешь со мной, иначе я прикажу Северину написать твой портрет со всеми симптомами сифилиса”.
Она привела его в маленькую прихожую на втором этаже, где из мебели был только диван, стол и изысканный канделябр. Дверь запиралась на ключ.
— Ты что, с ума сошла? — спросил Арриго, когда она закрыла дверь. — Что это за чепуха про портрет?
— Не притворяйся, будто не понимаешь. У тебя есть свои Грихальва, карридо мейо, а у меня — свои. С этого и начнем.
— Нам нечего сказать друг другу.
— Не согласна с тобой.
Мечелла потерла виски, как будто сверкающие бриллиантами шпильки причиняли ей боль. Несколько тщательно уложенных локонов растрепались.
— Фу-у, так лучше. Садись, Арриго, и слушай. Она сбросила на пол несколько подушек, села на диван, небрежно подобрав шелковые юбки, и похлопала по обивке рядом с собой. Ее муж продолжал стоять в напряженной позе около запертой двери.
— Не будь таким глупым, Арриго, садись. Речь пойдет о детях. Арриго скрестил руки на груди и покосился на нее с подозрением.
— И что же с детьми?
— Ты их отец, и они тебя любят, честное слово, не понимаю почему. Но я не хочу, чтобы они лишний раз расстраивались из-за того, что между нами происходит. Поэтому я предлагаю поделить их поровну.
— Нет.
Мечелла покачала головой и печально вздохнула.
— Вот видишь? Это как раз то, чего я хочу избежать. Матра, но как же здесь жарко!
Она сбросила на пол золотистую шаль.