– Почту за честь показать дом и сад, – торопливо предложил Рохарио.
На самом деле он уже начал скучать.
– Все комнаты здесь похожи на эту? – осведомилась Элейна. – Она напоминает мне Галиерру.
Матра Дольча! Рохарио с трудом скрыл усмешку, поскольку не пристало мужчине подшучивать над тем, что связано с именем его матери.
– Герцогиня Майрия была замечательной женщиной, да будет благословенна ее память, но они с моим отцом считали, что золотой орнамент является главным признаком хорошего вкуса.
– “Надежность, удобство и орнамент”. Он рассмеялся.
– Три качества, которые делают превосходным любое здание. Вы читали монографию Оттонио делла Мариано?
– Его знание архитектуры восхищает. Но если уж использовать орнамент, то он не должен быть таким массивным.
– Элейна! – Подобные разговоры показались дуэнье слишком дерзкими.
Но Рохарио был доволен.
– Вам следует посмотреть банкетный зал. Он не менялся в течение трехсот лет. Большая часть комнат отделана заново двадцать лет назад, когда моя мать решила переселиться в Чассериайо. Тогда же сменили драпировки в помещениях первого этажа и сделали большие окна.
– И все в таком же стиле? – На лице Элейны появилось недоумение.
– Не так монументально, но зато еще больше орнамента, – ответил Рохарио, и она засмеялась.
Наконец-то! Совершенно неожиданно Рохарио нашел человека, который ненавидит этот стиль не меньше, чем он.
– А мы можем осмотреть еще и сад? – немного смущенно спросила Беатрис.
Дуэнья осуждающе нахмурилась, но Рохарио совсем не хотелось соблюдать старомодные правила приличия, особенно после того, как отец сослал его в этот ужасный старый дом, где всего два камина и такие отвратительные обои.
– С удовольствием, – энергично кивнул он.
День быстро перешел в вечер, пока Рохарио показывал им дом. Наконец женщины поднялись наверх, чтобы переодеться к обеду. Рохарио, насвистывая, завязывал галстук, стараясь сделать это с еще большей тщательностью. Стоит ли расстегнуть по одной пуговице, как это сейчас модно при дворе? Или лучше выглядеть строго? После длительных экспериментов перед зеркалом он выбрал более консервативный вариант. Граццо Матра, его жилет подходит к тону обоев – здесь ему просто повезло. А так как Рохарио предпочитал костюмы изысканных серых тонов – цвет выше любой критики, – у него не могло возникнуть с этим проблем. Он бросил в зеркало еще один придирчивый взгляд и остался доволен своим видом. Даже такая наблюдательная особа, как Элейна Грихальва, не найдет в его одежде изъяна.
Впрочем, скоро вернется Эдоард. Рохарио состроил гримасу. Эдоарду так не терпелось – заиметь любовницу из рода Грихальва… Но, как и большинство его желаний, оно было не более постоянным, чем утренний ледок на лужах. Как только солнце появится на небосклоне, ледок растает.
Но ведь сейчас Эдоарда здесь нет.
Во время обеда Рохарио и Элейна завели спор о старых мастерах – кто из них лучше.
– Нет, я не могу с вами согласиться, – заявил он, когда подали филе из телятины. – Только из-за того, что жизнь Гуильбарро Грихальвы оказалась столь трагически короткой, нельзя отказать ему в признании: он стоит в ряду самых замечательных художников.
– Я согласна с тем, что его “Рождение Коссимы” – истинный шедевр.
– А почему не Риобаро? Все признают его одним из величайших живописцев рода Грихальва.
Она обдумывала ответ в то время, как ей предложили кролика с острой приправой.
– Бесспорно, его работы весьма эффектны, но они вторичны.
Словно он хотел, чтобы его кисть выражала чьи-то идеи. Я не могу до конца это объяснить.
Рохарио рассмеялся.
– Тогда кто удостоится вашей похвалы?
– Сарио Грихальва, естественно. Его запрестольный образ, портрет Сааведры…
Наступила неловкая пауза. “Первая Любовница”. Рохарио беспокойно заерзал на месте, а слуги начали разносить пудинги и омаров в масле.
Дуэнья кашлянула. Эйха! Что за дурная привычка! Но Рохарио был рад, что она прервала затянувшееся молчание.
– Любой художник стремится превзойти Сарио Грихальву, – заметила Мара.
Взмахнув рукой, в которой была зажата серебряная вилка, Элейна продолжала:
– Многие пытались копировать стиль Сарио, вместо того чтобы создать собственный. Адальберто и Тасиони рисовали по-своему. Мы можем многому у них научиться. Серрано был…
– Элейна! – возмутилась пожилая дуэнья. – Чтобы девушка из рода Грихальва расточала похвалы человеку, который нарисовал это оскорбительное “Спасение”! – Потом она сконфузилась, оттого что невольно напомнила Рохарио о происхождении рода Грихальва.
– Он был прекрасным мастером, – стояла на своем Элейна. – Теперь не имеет значения, что Серрано враждовал с нашим семейством. Просто смешно, что мы ценим только художников из рода Грихальва. Среди других тоже немало гениев. Во Фризмарке жил Хьюсандт, он умер пятьдесят лет назад. Его портреты так изумительны, кажется, будто он умел проникать во внутреннюю сущность людей. И еще один живописец из Фризмарка, Мейсеер. Он великолепно передавал свет. У него была ученица, ее называли Ветианка. Она бросила семью и мужа в Ветии, чтобы иметь возможность работать с Мейсеером, забыла о своей прежней жизни ради искусства, – страстно произнесла Элейна, ее лицо сияло.
Это удивило и встревожило Рохарио. Во дворце его отца к людям, проявлявшим такой энтузиазм, относились с подозрением. Он сделал вид, что ничего не замечает.
– Вы видели репродукции? Работы художников, о которых я говорю? – Она наклонилась вперед.
Ее волосы, украшенные гребешками из слоновой кости, и простое жемчужное ожерелье сияли в неверном свете канделябров.
Слова Элейны вдруг с удивительной четкостью напомнили Рохарио недавний бунт: молодые подмастерья набросились на него с такой же яростью; а потом бессмысленно погиб санкто Лео. Что их спровоцировало? О чем еще он не знал, чего не понимал в этом мире, о существовании которого совсем недавно даже не догадывался?
– Нет, – негромко сказал Рохарио, сдерживаясь. – Мне не попадались их работы. Мой отец хочет, чтобы в Галиерре выставлялись только полотна живописцев из Тайра-Вирте, а Великая герцогиня Хоанна не слишком интересуется искусством. – Потом, надеясь, что ее лицо снова засияет, он добавил:
– Однако вы, может быть, расскажете мне об этих художниках?
Назавтра Рохарио, как обычно, проснулся в полдень, но обнаружил, что в гостиной, где подавали завтрак, уже пусто. Он едва попробовал свежие рогалики и чай и сразу вышел из дома.
Сады располагались за стеной внутреннего дворика. Когда-то стена была частью крепости, а теперь представляла собой живописные развалины. Сквозь бреши виднелись петляющие тропинки, подстриженные кусты и деревья, ряды белых цветов, распускающихся во время дождей. Последние капельки утреннего ливня еще дрожали на траве и листьях, хотя небо уже очистилось и на нем ярко сияло солнце.
Там, среди цветов, он увидел Беатрис. Она аккуратно срезала стебли и бережно укладывала цветы в длинную корзинку. Женщина показалась Рохарио невероятно привлекательной. На ней была красивая шляпка и утреннее платье, открывающее изящную шею.
Она весело и без тени смущения с ним поздоровалась.
– Какой прелестный сад, дон Рохарио. Ваш садовник сказал, что было решено не заниматься лекарственными растениями, и они заросли сорняками. – Беатрис умолкла, но на ее лице ясно читалась просьба.
Он вежливо улыбнулся.
– Я уверен, Эдоард не станет возражать, если вы займетесь садом. – Рохарио осмотрелся. – А где ваша сестра?
– Она уже взялась за кисть, – ответила Беатрис. Тут Рохарио заприметил угол мольберта, который торчал из зарослей рододендрона.
– Граццо.
Взялась за кисть! Конечно. Она ведь Грихальва, а Матра даровала всем Грихальва талант. Рохарио так и не научился лгать, когда речь шла об искусстве. Никогда. Даже если приходилось оценивать собственные произведения.
Элейна, целиком погруженная в работу, не заметила, как он подошел. В отличие от дуэньи, конечно: Мара вежливо кивнула ему и снова принялась за свою вышивку. Рохарио ее не интересовал. Он остановился на почтительном расстоянии и наблюдал за возникающим на холсте рисунком.