А вот теперь… теперь стало по-настоящему страшно, ибо помощи ждать неоткуда.
Вжавшись спиной в дверь, выставила кулаки. Пыталась различить хоть что-то, но без толку — слишком темно. Затхлый воздух давил на лёгкие, заставлял дышать ртом. Сорт вони, разлитый вокруг, опознать не удавалось.
— Кто здесь? — цепенея от ужаса, прошептала я.
В тот же миг за дверью послышался грохот, а басистый, пьяный голос взревел:
— Где она?!
От этого крика дыхание перехватило. Герцог Фарриан. Он действительно в бешенстве. Ой, что будет…
— Где она?! Я вас спрашиваю!
Во тьме что-то шевельнулось. Снова раздался стон. Я прикусила губу, чтобы не закричать. Никак не могла решить, что страшней — нечто во тьме или взбешенный герцог.
— Риана! — проорали снаружи.
Снова шевеление, стон, бормотание. Следом — странный звук, будто кто-то чиркнул спичкой… Впрочем, почему «будто»?
Оранжевый огонёк вспыхнул неожиданно ярко. Вырвал из тьмы бледное лицо с бескровными, растресканными губами и чёрными провалами глаз. Тонкие, дрожащие пальцы поднесли огонёк к фитилю свечи. Зашипело. Пламя перепрыгнуло на промасленную нитку без особой охоты. Девушка (а это была именно девушка) бросила горящую спичку в широкий подсвечник и снова рухнула на постель.
Я опять разучилась дышать.
Свеча горела тускло, но её света хватало с лихвой. Место, где находилась, даже каморкой назвать невозможно, максимум чуланом. Большую часть пространства занимала узкая лежанка, рядом с ней — крошечный столик, ну и малюсенький пятачок, отделяющий от двери, на котором стояла я. Картину дополняли совершенно голые стены и чёрная дыра воздуховода в потолке. Окон не было.
— Кто вы? — не уверена, что спросила вслух.
Девушка закашлялась, попыталась приподняться. Но снаружи снова взревел герцог и пленница кухонного чулана вздрогнула, прижав к груди одеяло. Вернее…
Я подалась вперёд, но мои подозрения оправдались прежде, чем успела убедиться, что одеялом девушка прикрывает свёрток с ребёнком.
Чулан заполнился плачем. Диким, резким, раздирающим сердце. Младенец словно захлёбывался горем, причём таким, для которого ни слов, ни должного сострадания не найти. Но я, наверное, бесчувственная, потому что первой мыслью стало: всё, конец, он нас выдал.
Секунда, две, три… Насколько возможно отодвинулась от двери, выставила кулаки и приготовилась заорать так, чтобы не только Эрик — весь Фаргос услышал.
Боже, зачем я пошла бродить по замку? Зачем осталась на этой кухне? Почему не вернулась в свои покои? Где, чёрт возьми, был мой разум? И где… где Эрик? Ведь если кольцо проявилось, значит — в этом, отдельно взятом чулане, нет магии! Значит, метка, по которой меня отслеживает высочество, пропала! А когда метка исчезает… Эрик бросает всё и мчится на выручку. Он должен придти!
Младенец всё не унимался, снаружи буйствовал ураган, но бледной девушке удалось перекричать всех:
— Не бойтесь. Он не услышит.
В то же мгновенье за дверью прогремел бас герцога:
— Я в последний раз спрашиваю, где Сирилла?! Куда вы, мрази, спрятали эту потаскуху?!
Стоп. Так герцог… он не меня ищет?
Медленно, словно во сне, повернулась к молодой матери. Спросила беззвучно:
— Сирилла? Это вы?
Её улыбка напоминала оскал раненого зверя. Казалось, пленница даже дышит с трудом. Откуда только силы крикнуть взялись?
Я не знаю, сколько длилась эта пытка. Она лежала, младенец горестно рыдал, никак не реагируя на прикосновения матери, снаружи ревело и грохотало. Потом всё стихло, даже малыш и тот умолк. Но эта тишина была на порядок страшней грохота, даже зубы от напряжения свело.
Наконец, раздался знакомый голос:
— Госпожа Настя, вы слышите? — тихо звала краснощёкая. Она стояла у самой двери.
Машинально кивнула, потом ответила вслух, потом поняла, что всё без толку.
— Я сейчас открою дверь, а вы быстро-быстро выходите.
— Ладно.
Лязгнул замок, в глаза ударил свет — после полумрака чулана, он казался ослепительным. Я метнулась в проём. Догадалась — мы спешим, потому что защитная магия не действует, если дверь открыта. Снова лязг замка и усталый выдох. Кухарка, кажется, постарела лет на десять.
«Настя! — прорычал Верез. — Если ты ещё раз… я…»
Маг осёкся, сознание заполнилось недовольным сопением.