Ох, беда, беда! — Бермет покачала головой. — Чего мы только не испытали ради вас, какие только муки не претерпели, вроде пора и внучат понянчить, а тут напасть эта взялась — война… А вдруг и до наших мест эти изверги дойдут? Как жить-то тогда…
Было это осенью того года, когда пришла похоронка на Нур-агая.
После окончания жатвы на собрании актива колхоза председатель сказал, что урожай собран хороший, особенно хорошо дело обстоит с пшеницей. Но вот с ячменем дела неважны, а план посева на следующий год увеличен. Потом он повернулся к Тунук:
— В соседнем колхозе ячмень нынче хорошо уродился. Я недавно с их председателем разговаривал. В общем, надо отвезти им четыре телеги пшеницы и привезти взамен ячменя. Ты, Тунук, сама с возчиками поезжай, за каждой горсточкой зерна проследи…
Тунук взглянула в суровые глаза председателя, молча кивнула. Соседний колхоз — это аил Нура. Там жили его родители.
С собой Тунук взяла немного муки, чтобы хоть чем-то помочь осиротевшим старикам.
Она впервые видела этот аил, но все здесь — и люди, и жухлая трава вдоль арычка — было знакомо и дорого ей. Аил тянулся вдоль маленькой речушки, берущей свое начало в горах: правление колхоза и склад находились в центре аила.
Пока они взвешивали мешки с пшеницей, а потом, опорожнив их, засыпали ячмень, опять взвешивали, наступил полдень. Завскладом пригласил их на обед к себе домой, но возчики решили вместе с Тунук зайти к родителям Нура.
— Откуда ты его знаешь? — удивленно спросил завскладом у Тунук.
— Он мой учитель.
— Ах да, ведь он год проработал в вашей школе. Жаль, хороший был парень… — с искренней жалостью сказал завскладом и предложил: — Давайте я вас провожу к ним…
Старенький домик был со всех сторон окружен раскидистыми яблонями. У входа в дом, под ветвистым абрикосом, Тунук увидела аккуратно сколоченную скамеечку. Ей вдруг показалось, что Нур только что встал с этой скамеечки и вошел в дом.
Сквозь приоткрытую дверь слышались печальные звуки комуза.
— Видать, дома аксакал, — сказал завскладом.
Тунук вошла вслед за возчиками в дом, нерешительно остановилась у порога. Сидевший у окна седобородый старик положил комуз, собираясь встать.
— Сидите, сидите, отец! — возчики уважительно поздоровались с ним за руку, присели на кошму.
— Они приехали из соседнего колхоза. Привезли пшеницу на ячмень обменять. Сына вашего, оказывается, знали. Вот решили зайти, помянуть, — объяснил завскладом, видя вопросительный взгляд старика. Потом, дождавшись тишины, он прочел поминальную молитву.
Мать Нура, прижав платок к глазам, горько зарыдала. Тунук тоже не смогла сдержаться, слезы градом брызнули из ее глаз, она затряслась в горьком, безнадежном плаче. Старший из возчиков, суровый седой мужчина с культей вместо одной руки, закусил губу, потом сказал коротко:
— Не плачьте после молитвы. Грех. У всех сейчас горе. Не вы одни, весь народ страдает. Крепитесь…
— Ты прав… — согласно кивнул отец Нура, пряча повлажневшие глаза. — Неси свой чай, мать.
Возчики попытались отказаться от чаепития, но старик сказал обиженно:
— Разве можно гостям уходить, не отведав хлеба хозяина? — и усадил всех обратно.
Старушка вышла в переднюю, подбросила дров в очаг. Тунук вышла вслед за ней.
— Доченька, и ты знала тоже моего Нура?
— Он мой учитель, — ответила Тунук.
— Как зовут-то тебя, родимая?
— Тунук.
— Спасибо, что пришла…
Тем временем крышка чайника запрыгала, струйки кипятка побежали по его бокам, с сердитым шипением срываясь в очаг. Тунук потянулась к чайнику, но старушка остановила ее: