— С нашими женщинами не замерзнешь!
— Молода ты, поэтому… Хотя и тебе пора уже задуматься. Подружки-то твои все замуж повыходили. Ты сама когда собираешься?
Тунук смущенно молчала.
— Матушка твоя говорила, что парень у тебя был, на фронте убили…
Тунук молча уставилась на расписанный красными цветочками фарфоровый чайник. Когда она вспоминала о Нуре, жизнь теряла для нее весь свой смысл. Какой смысл жить, если уже никогда не будешь иметь того, что хотела иметь, видеть того, кого хочешь видеть?!
— Чай остыл, доченька, — сказала Сурма.
Тунук очнулась от мучительной мысли, пришла в себя. Потом вспомнила, зачем пришла в этот дом, вытащила узелок с деньгами:
— Бокон-аке дал мне эти деньги. Я не хотела брать, но он оставил их на столе и ушел. Вот, возьмите. Мне они не нужны.
— Раз он дал, значит, бери, милая.
— Зачем мне чьи-то деньги?!
— Доченька, как это — чьи-то? Разве мы чужие?! Корни-то у нас одни. Я не раз говорила матери твоей, что пора нам родство обновить, поженить вас с Боконом. И сегодня еще раз ей напомнила. Подумай хорошенько, золотце. Не зря древние говорили: не за ухажера девице идти, а за суженого. Издавна так: замуж идут — слезы льют, с мужем живут — мир да уют! Сама посуди: мать у тебя старенькая, больная, надо же и ей свои последние деньки по-человечески дожить? Или ты в старые девы метишь?
Сурма подсела к ошеломленной девушке, обняла ее:
— Ты же умница, все понимаешь. Подумай. С матерью посоветуйся. Я тебе лишь добра желаю. Не думай, что Бокон старше тебя. Это хорошо, когда мужчина зрелый, крепкий. Ты о завтрашнем дне подумай, о матери своей…
Тунук не помнила, как вышла из дома Бокона. Вернувшись к себе, она упала на кровать и зарыдала. Перепуганная мать пыталась успокоить ее, но девушка проплакала до полуночи и лишь под утро забылась в беспокойном сне, будто провалилась куда.
Встав пораньше, мать вскипятила чай, разбудила Тунук, чтобы она не опоздала на работу. Девушка промыла опухшие от слез глаза холодной водой, причесалась перед маленьким зеркальцем. Да, уже нет той девчонки, которая бежала вприпрыжку по лужам в тот памятный вечер, когда приезжали артисты. Печально сдвинуты брови, первая морщинка уже прорезала лоб, в усталых глазах нет прежних сияющих звездочек.
— Голова не болит, доченька?
— Нет.
— На, попей чаю с лепешкой.
— Не хочу, мама.
— Нет уж, ешь! Холодно сегодня очень. Надо тебе подкрепиться, — сказала мать, потом, помолчав, заговорила опять: — Всю ночь проплакала. Чего ты так убиваешься? Кто тебя насилует?.. А только Сурма права. Корни у нас одни. Они родичи наши по материнской линии. Помогают всегда. Сколько хорошего нам Бокон сделал! Не забыл отца твоего… Ты не смотри, что глаза у него нет. С лица воду не пить. Бокон нынче всему аилу голова! Захочет — любая девушка за него пойдет! Теперь нет мужиков, девки за старика рады выскочить. А Бокон разве старик? Сорок пять ему вроде или сорок шесть? Да пускай пятьдесят! Что значит для мужика настоящего пятьдесят?.. Помни обычаи предков. С давних пор одна, может, девушка из тыщи выходила замуж по желанию своему, а все остальные шли по воле отца-матери, по воле родичей своих. Я ведь тоже о другом муже мечтала. А сказали: пойдешь за него, отца-то твоего. Ну и пошла. А потом дружнее, чем мы, семьи сыскать нельзя было! А ведь старше меня он был на восемнадцать годочков… Что поделаешь, доченька. Видно, судьба такая. Разве я не хотела, чтобы ты нашла себе суженого по сердцу?! Сурма-то давно о тебе заговаривает. Не сказывала я тебе, расстраивать не хотела…
Тунук молча выслушала слова матери. Потом поднялась:
— Пошла я, на работу пора.
— Так ты ж не поела! Может, подогреть?
— Не хочу, мама…
Стояли ясные морозные дни. Земля была покрыта ослепительно сверкавшим на солнце пушистым снегом. Тунук торопливо шагала к складу. Снег скрипел под подошвами сапог, как сухой песок. У дома Бокона кто-то рубил дрова, какой-то старик связывал ноги барану. Тунук шла как во сне, не разбирая дороги. Женщины уже пришли, ждали ее. «Что с тобой, Тунук? Уж не заболела ли?» — участливо спросила одна.