Незнакомцы быстро поймали тучную корову, с трудом затащили в кузов машины.
— Расписку мне хоть оставьте! — попросил Карагул.
— Зачем она тебе? — отрезал Сатар. — Я сам оформлю все как следует. Ну ладно, бывай! Тороплюсь я.
…Вечером, придя домой, Карагул узнал, что для поливщиков колхоз выделил старую бракованную корову, а ту, что увезли из его стада, разделили между собой Сатар и его дружки.
— Почему ты кому попало коров колхозных раздаешь! — накинулась на мужа Уулча.
— Сатар говорил, что для поливщиков… — начал оправдываться Карагул.
— Так для них же другую выписали!
— Как так? Эх… — Карагул прикусил губу.
Рано утром он зашел к председателю и рассказал все, как было.
Через несколько дней к Карагулу зашел Сатар:
— Карагул, дорогой, разве можно так людей подводить? Я же говорил тебе, что оформлю все как следует. Тебе-то какое дело?
— Ошибаешься, Сатар. Это именно мое дело. Все, что касается колхоза, касается и меня. А коровы…
— Правильно, правильно! — перебил его Сатар. — Корова колхозная. Но ты не переживай. Я отдам другую вместо нее.
Недели через три опять приехала та машина. В кузове ее была пегая телочка.
— Зачем вы ее привезли? — удивленно спросил Карагул.
— Сатар прислал вместо той коровы…
— Вот как? Какой он молодец!.. — голос Карагула задрожал от гнева. — Везите свою телку обратно! И привозите корову не хуже той, что забрали!..
На следующий день Сатар вызвал его к себе в контору:
— Карагул, дорогой! Видишь ли, какое дело… Дойные коровы стали меньше молока давать. Мы тут посоветовались и решили, что надо к ним пастуха толкового приставить. А ты у нас — и председатель так считает — лучший пастух в колхозе. Так что сдавай своих яловых коров Керимбеку, а у него примешь дойных…
Через неделю, проезжая мимо бывшего своего стада, Карагул заметил в нем ту самую злополучную пегую телку и понял, зачем понадобилось Сатару так спешно поставить на его место простодушного тихоню Керимбека.
Бокон старался во всем понравиться молоденькой жене. Из каждой поездки в город он привозил ей какой-нибудь подарок, ежедневно подбривал бородку, усы, тщательно следил за своей одеждой. А Тунук теперь работала в «красном доме» — так аильчане называли колхозный клуб. Ей пришлось сдать склад другому человеку, так как районное начальство указало, что нельзя жене председателя работать завскладом.
Клуб — старенький домишко с обвалившейся штукатуркой — буквально преобразился с приходом Тунук. Она заново обмазала и побелила стены, чисто вымыла полы, бережно вытерла влажной тряпочкой запылившиеся книги. На длинном столе, покрытом красным сукном, она аккуратно разложила газеты и журналы.
Каждый день Тунук шла на фермы, на табачную плантацию и читала колхозникам свежие газеты. Продолжалась блокада Ленинграда, шли упорные бои на Волге, в Сталинграде. Люди слушали, затаив дыхание, тяжело вздыхали и всегда задавали один вопрос:
— Скажи, доченька, победят ли наши?
— У них оружие лучше. Да и сил пока больше, — отвечала, подумав, Тунук. — Но все равно наши победят. Так в газете написано. Надо побольше зерна, мяса на фронт посылать, чтобы силы нашим солдатам прибавилось.
— Верно, милая, — соглашались колхозницы. — Мы себя не пожалеем. Будем, если надо, день и ночь работать. Лишь бы кончилась эта проклятая война да вернулись дети и мужья наши.
…В обед, как обычно, Тунук пришла со свежими газетами на ток. Уже наступила осень, но зной не спадал. Немилосердно палило солнце, было душно и жарко. В полдень работавшие на току прятались от раскаленных солнечных лучей в шалаше. Увидев Тунук, люди радостно окружили ее, а потом, усевшись поудобнее, стали внимательно слушать вести с фронта. Вдруг в шалаш с криком вбежали перепуганные ребятишки.
— Что случилось? — встревожились все.
— Председатель и Жапалак гонят сюда какую-то голую женщину! А за ними следом еще кто-то скачет!
— Что?! — с удивленными возгласами люди торопливо выбежали из шалаша.
К току и в самом деле подъезжали два всадника — Бокон и Жапалак. Впереди них бежала раздетая догола тощая седая старуха. На шее у нее была какая-то бумажка с надписью.
— Господи, что же это они? Из-за чего?!
Старуха подбежала к людям, задыхаясь от непосильного бега, прислонилась к шалашу. Облизывая потрескавшиеся губы, она лихорадочно переводила затравленные глаза с одного на другого. Ее всю трясло, как в ознобе, видно было, как загнанно бьется сердце. Рот старухи жадно ловил раскаленный воздух. Тело ее было грязно от пота и пыли.