…Подул свежий ветерок, разгоняя редкие облака. В мягком свете луны звезды, обычно бросающиеся в глаза на черном небе южной ночи, потускнели, как бы не смея спорить с царицей ночи… Карагул вдруг запел низким грудным голосом печальную, протяжную песню:
Тунук с удивлением взглянула на Карагула: «Откуда он знает мою песню?.. А! Видно, Уулча научила…»
А Карагул все пел, покачиваясь в такт песне. И горы, затаив дыхание, слушали его и даже, казалось, тихонько подпевали: «…но вечна любовь моя…»
Тунук почему-то вспомнился День Победы. В тот день она зашла в контору, чтобы посоветоваться о чем-то с Балбан-апа, и вдруг услышала, что война окончена, что пришла долгожданная победа. Она выбежала на улицу, вскочила на коня и помчалась во весь опор прямо в поле, к своей бригаде. Подскакав к столпившимся удивленным женщинам, она сорвала с головы платок и закричала, размахивая им:
— Победа! Победа, бабоньки! Победа-а-а!!! Наши победили, кончилась война!
— Не может быть?! Совсем кончилась?..
Вдруг кто-то зарыдал, и тут все женщины стали обнимать друг друга, смеяться и плакать, как помешанные. А Тунук вдруг вспомнился Нур-агай. «Ох, если бы он вернулся! Ведь в этом нет ничего невозможного. Разве не может похоронка быть ошибочной?..» — с надеждой подумала она.
Прошла осень, за ней зима. Возвращались с фронта домой солдаты. В одних домах царили веселье и смех, а в других — слезы и печаль. День и ночь люди с надеждой смотрели на дорогу…
Прошли годы… К Тунук часто приезжали сваты, но напрасно — никто из женихов не пришелся ей по душе. Ей казалось, что никогда она больше не сможет полюбить кого-нибудь. Мать ее совсем состарилась, стала часто болеть. В то утро старушка встала очень рано. А когда Тунук уходила на работу, попросила ее: «Доченька, возвращайся сегодня побыстрее». Встревоженная недобрыми предчувствиями, Тунук вернулась с работы раньше обычного. Мать лежала в постели. «Пришла, доченька?» — еле слышно спросила она, с трудом переводя дыхание. Тунук поправила ей подушку, присела рядышком. «Единственная моя… Радость моя… Спасибо тебе… Выходи замуж, не тяни… Тоска губит человека…» — прошептала мать, а остальные слова Тунук не смогла разобрать… мать закрыла глаза…
Тунук помнила только, как с криком «мама!» она упала, обнимая умершую.
На последние проводы покойной пришли все колхозники. Приезжали на похороны и дальние родственники из соседнего колхоза, побыли и уехали. Каждый вечер к Тунук приходили Кербез и Уулча, ночевали у нее.
Оправившись немного от горя, Тунук сказала подругам, чтобы они не беспокоились больше.
— Вы из-за меня совсем о своих семьях забыли. Ведь у вас дети, мужья есть… А я не забуду вашей доброты…
— Тунук! — Уулча обняла подругу. — Мы с Кербез вот как решили. Переходи жить к кому-нибудь из нас!
— Нет… — Тунук покачала головой. — Я не могу оставить дом моих родителей…
Подруги так и не смогли переубедить ее. Они еще долго разговаривали о разном, вспоминали, а потом Уулча и Кербез ушли домой.
Было уже темно. Тунук зажгла лампу. Дом показался ей чужим, пугал своей неживой тишиной. Ей стало не по себе; одевшись, она вышла на улицу. Долго ходила по аилу, вдыхая горьковатый дым очагов, прислушиваясь к веселым голосам, доносившимся со стороны клуба. Наконец аил затих, уснул, лишь изредка тишина нарушалась лаем собак. Небо усеяли звезды. Загадочно мерцая, они мирно смотрели с высоты на спящую землю.
«Рано или поздно мы все умрем. Так зачем же мы рождаемся? — с горечью подумала Тунук. — Кого-то любим, ненавидим, радуемся, страдаем… И кто-то счастлив, а кто-то несчастен, как я…»
Прошел месяц. В один из дней Тунук зашла в бухгалтерию, занесла табель. Выйдя оттуда, она увидела перед конторой Балбан-апа.
— Тунук! — Балбан-апа подозвала к себе девушку. — В наш колхоз прислали нового агронома. Участник войны. Сельхозтехникум окончил. Покажи ему табачную плантацию сегодня. Надо ознакомить его с положением дел в колхозе. От агронома многое зависит. Будет толковый агроном — будут и высокие урожаи.
— А где он? — спросила Тунук.
— Сейчас придет. Пойдем подождем его в конторе.
Кабинет председателя был напротив бухгалтерии. Посреди комнаты стояли большой стол, две длинные скамьи.
— Как живешь-то? — спросила Балбан-апа, усаживаясь на скамью.