— Э, что об этом говорить. Если бы не война, разве пришлось бы женщинам косить! Но ты-то ведь не зря здесь бригадиром числишься, должен понимать: не окрепли они еще… — не согласилась с ним Балбан-апа.
Не чувствуя под собой ног от усталости, Кербез с трудом добралась до дома, открыла дверь: в передней мать варила в котле атала — жиденькую болтушку из муки и кислого молока, разбавленного водой. Она оглянулась на скрип двери, радостно улыбнулась:
— Пришла, доченька! Как, управилась с косой-то?
— Кое-как…
Мать торопливо развязала узелок на платке, протянула дочери конвертик:
— От отца письмо, прочти.
Крупный отцовский почерк. Расспросы об аиле, о родственниках в начале письма, потом отец писал, что работает в лесу, строит железную дорогу. «Как поживаете? Я часто вижу вас во сне. Кербез, дочурка, жаль, что ты не смогла продолжить учебу. Не унывай, работай вместе со всеми…»
Слушая письмо, мать плакала, всхлипывая, как маленький ребенок. А Кербез, прочитав письмо, обрадовалась так, будто наяву увидела отца. «Чего мать рыдает? — не понимала она. — Ведь не один отец там. Все пожилые мужчины аила ушли на трудовой фронт. Вернутся же…»
Мать забрала конвертик обратно, бережно положила в спрятанный за зеркалом узелок с письмами.
Попив аталы, они легли спать, но сон почему-то не шел.
— Айым сильно захворала, — заговорила мать. — Хорошо хоть сын вовремя с выпасов приехал. Он-то тоже на фронте покалечился… Старушка едва жива, а увидела Кулжабека — обрадовалась до слез, все спрашивала, мол, не болеешь ли, лучше ли стало… Мать — она всегда мать…
— Мама, а Кулжабек, оказывается, косить не умеет, — заметила Кербез. — Дед Шамыр так ругал его при всех, совсем опозорил. А парень-то еле ходит, кашляет все время…
— Что поделаешь. Ворона, сказывают, говорила вороненку: «Не то плохо, что ешь дерьмо, а то плохо, что нет его».
— Ты что все ворочаешься, Кербез? — спросил Карагул.
— Да спокойно я сижу.
— А ты не сиди спокойно, лучше Тунук укутай! — вмешалась Уулча.
— Не надо, мне и так хорошо, — слабо запротестовала Тунук.
— Ее от этого не убудет! — сказала Уулча. — Дома день-деньской суетится, минуты покоя не знает. Муженек-то у нее травинки сам не переломит!
— Чего ты к моему мужу прицепилась? — рассердилась Кербез. — Может, тебе мало одного Карагула? Так забирай моего, ради бога! За так отдам!
— Ты смотри — обиделась! — притворно удивилась Уулча. — Не нужен мне твой муж. Зачем мне лишняя забота? Хоть на себе носи своего Кулжабека! Ведь я тебя жалеючи говорю! И чем только он тебя прельстил?
Тунук и Карагул рассмеялись. Невольно улыбнулась и Кербез.
«От Уулчи не отделаешься, — без обиды подумала она о подруге. — Ей только дай повод позубоскалить… А Кулжабек мой хоть и не такой шустрый, как другие мужья, но что ему по силам — всегда сделает, и никому вреда от него нет, плохого слова никому не скажет. Да и любим мы друг друга, но не кричать же об этом… Уулча и сама все понимает, просто не может без того, чтобы не подколоть меня…»
Когда мать Кербез зашла проведать на следующий день Айым, то увидела у изголовья больной плачущего Кулжабека. Стыдясь вошедшей, парень торопливо вытер слезы.
Больная, увидев соседку, прошептала слабым голосом:
— Не плачь, сынок. Крепись. В этой жизни счастливы крепкие…
Мать Кербез попробовала ободрить старушку, но та только грустно улыбнулась:
— На все воля божья. Я свой век отжила… Сына жаль. Хорошо, хоть повидать напоследок успела. И невесты я ему подходящей не смогла найти… Пригляди за ним. Не обижайте его…
Прошло несколько дней, и Кулжабек остался совсем один в стареньком доме. Родственников у него не было.
По утрам мать из жалости посылала Кербез к нему: «Сходи корову подои. Жалко парня, хворый ведь он. Говорят, таким молоко кипяченое надо пить. Подои, процеди, а вскипятить, я думаю, он и сам сумеет».
Корова у Кулжабека была хорошая, смирная. Кербез приходила рано утром, доила корову, процеживала молоко и уходила, повесив ведро с молоком на крючок у двери. Но вскоре Кулжабек начал вставать до прихода девушки. Он приводил стреноженного на ночь коня, седлал его, посматривая печально на Кербез…
То ли ранней весной это было, то ли осенью поздней? Да, кажется, стояла осень. Несколько дней подряд моросил дождь, а потом аил затопил густой туман. В то утро Кербез, как обычно, подоила корову и собралась уходить, когда Кулжабек вдруг сказал: «Вчера я не смог растопить печь…» — «И молока, значит, не попил?» — спросила Кербез. «Нет», — ответил Кулжабек. Кербез набрала в сарае сухого хвороста, разожгла печь, вскипятила молоко. «Видно, не сумел сырые дрова разжечь, да так и уснул голодный», — с жалостью подумала она, глядя на исхудалое лицо парня, отросшую бороденку. В глазах Кулжабека поблескивали слезы. Чувствуя, как сжалось сердце, Кербез отвела взгляд в сторону.