После акына на сцену вышла стройная девушка в красных сапожках, приковав внимание аильских парней. Каждый ее куплет они встречали восторженными криками, снова и снова возбужденно вызывали ее. Потом на сцене появился черноусый джигит в черном камзоле, подпоясанном серебряным поясом. Девушки и молодухи, тыркая друг друга локтями, уставились на джигита. Уулча тоже оживленно толкнула подружку:
— Вот это усы!
— Ты лучше песню послушай! — рассердилась Тунук.
Печально зазвенел комуз, сильный и гибкий голос пел о любимой девушке, похожей на веточку тальника, пахнущую мятой, о том, как идет она к горному роднику за водой. И все — и мужчины, и женщины — притихли. Что их околдовало? Мелодия, слова или черные усы певца? А песня рассказывала, что девушка так и не вышла за любимого, а взял ее в жены богатый да постылый. И оба влюбленных засохли от горя, как подрубленные на корню тополя. Осталась в сердцах у людей память о них, а джигиту песня… Тунук не заметила, как из глаз ее покатились слезы.
Уулча с недоумением посмотрела на подружку:
— Что с тобой?
Вот в чем, оказывается, секрет. Вот что волновало и зачаровывало людей. Все с благодарностью хлопали певцу. В эту минуту он был самым близким человеком для них…
Джигит пел еще и еще, будто даря людям свою душу, открывая им что-то новое и хорошее.
Никто и не заметил, как под конец концерта, уже глубокой ночью, небо затянули черные тучи. И когда сверкнула молния, разрывая небо надвое, все испуганно вздрогнули от неожиданности. Но все равно большинство слушателей оставалось на местах, и только некоторые встали, начали отряхиваться, собираясь уходить домой. Но вот опять вышел первый акын, и все, даже те, кто собирался уходить, забыли обо всем. Сильный, звучный голос то взмывал к небу, то ястребом падал вниз, то убаюкивал, как колыбельная. Первые редкие капельки дождя уже сменились настоящим ливнем, насквозь промочив зрителей, а акын все пел, будто соревнуясь со стихией, пел, пока, казалось, не излил всю свою душу. И только тогда все очнулись, начали расходиться.
Тунук заметила одиноко идущего по улице Нура. Он шел, опустив голову, глубоко задумавшись о чем-то. Подружки незаметно прошмыгнули рядом с ним и побежали по лужам домой.
Мать уже легла спать. Услышав шаги, зажгла лампу, открыла дверь:
— Это ты, Тунук? Что так поздно?
— Концерт только кончился.
— Как же вы под дождем-то сидели? — удивилась мать. — Такая гроза была!
Тунук сбросила платье, выжав хорошенько, повесила сушиться. А потом забралась в постель к матери, прижалась к ней.
— Ой-ой-ой! Ты замерзла как лягушка! И чего ради…
Карагул внимательно посмотрел на лошадей, спокойно ступавших по пыльной дороге. В лунном свете поблескивали мокрые от пота крупы, от разгоряченных тел шел парок. «Устали, бедные. До вечера телегу таскали. Не успели попастись — опять их запрягли», — подумал он. А лошади все так же размеренно ставили копыта на дорогу, беспрестанно кивая, будто соглашаясь с ним.
Судьба навечно связала коней с людьми. Интересно, когда человек впервые выделил вас? Наверно, когда заметил, как вы выносливы, как привязываетесь к нему, как любите ласку. Каким был тот, кто первым вскочил на коня? Видно, таким же сильным, не боящимся ни жары, ни холода, с такими же потрескавшимися ступнями, как у вас, с такими же могучими легкими и такими же железными мускулами. И, возможно, именно приручение лошади перевернуло все устои мира?.. Под копытом оказались могущественные государства, исчезли целые народы, возникли новые… Как случилось, что люди, заботящиеся только о том, чтобы выжить, начали убивать друг друга? Какой страшный опыт накоплен человечеством! И все равно мы часто забываем о прошлом. Торопимся, бежим. И порой не замечаем, как упали. И лишь потом, опомнясь, оглядываемся назад. Но вскоре забываем о падении и снова суетимся в погоне за мнимыми ценностями. И так продолжается до самой смерти… Пора и нам поводья натянуть. И ты уже должен многим помочь, в чем-то поддержать, на что-то открыть глаза. Ты в тех годах, когда человек уже познал сокровенные думы и чаяния своего народа, переходящие от поколения к поколению.
А ведь не раз приходилось слышать и такое: «Проклятый хромой! Что ему еще надо! Пас бы коров да почитывал свои книжки! Суется куда не надо!» «Пусть говорят! — подумал Карагул. — Каждый живет своим умом. И я буду жить так, как велит мне моя совесть…»
Дети всегда с нетерпением ожидали прихода отца. Когда он, намотавшийся за день на работе, открывал дверь, они гурьбой окружали его, помогали раздеться, наперебой рассказывали ему свои новости, обиды, хвастались хорошими оценками. Самый младший сразу лез к отцу на коленки: «Па, расскажи сказку?» — «Я вчера все рассказал. Кончились сказки». — «Нет, не кончились!» Малыш устраивал с отцом веселую возню, конечно, «побеждал», клал его на обе лопатки, и побежденный, превратившись в сказочного скакуна, громко хохоча, возил озорника на своей спине по комнате, забыв об усталости. Дети очень любили, когда Карагул читал им вслух «Манас» — великий киргизский эпос. Читая его, Карагул и сам забывался, загорался вдохновением, будто манасчи — народный сказитель эпоса, зажигающий всех своим сказом. Не отрывая глаз от отца, дети с восхищением слушали рассказ о великих богатырях Кошое и Жолое, о мудрой красавице Каныкей, о Сыргаке и Чубаке, о Великом походе Манаса, о печальной судьбе Алмам-бета.