И все же, пока он был заперт в этом одиночном заключении, не могло быть никаких кандидатов на его освобождение. И тогда святой, как он всегда это делал, предоставил Петту возможность спастись. Он был изможденным, измученным жаждой членом экипажа. Его преступление, насколько Петт мог судить, состояло в том, что он украл одну из самых последних корок черствого хлеба из запертого сундука в капитанской каюте. Этот человек был в бреду. Должно быть, так оно и было, подумал Петт, если он думал, что может преуспеть в своей краже, когда единственный способ открыть сундук, в котором находились драгоценные крошки, - это взорвать замок пистолетным выстрелом, который можно было услышать от одного конца корабля до другого.
А может быть, ему просто было все равно. В течение двенадцати часов он сидел напротив Петта, время от времени разражаясь бессвязными, невнятными, непонятными речами, прежде чем впасть в тревожный сон, во время которого он все еще кричал в голосе ярости и тревоги, хотя все это время продолжал спать. Пэтт давно бы отправил его в безмолвный, вечный сон, если бы оба человека не были прикованы цепями к железным кольцам, вделанным в корпус корабля, а между ними - добрый десятифутовый пролет покрытых грязью досок.
Цепь Петта, прикрепленная к другому кольцу вокруг его лодыжки, была длиной всего в пять футов, что делало почти невозможным для него добраться до другого человека и нанести смертельный удар. Но он был совершенно уверен, что святой не привел бы ему этого человека, не снабдив его средствами для того, чтобы отправить его из этого мира в другой. Конечно же, события развивались в направлении Петта, потому что команда корабля – или, по крайней мере, значительная ее часть - похоже, отправлялась в экспедицию. Из-за стен корабля трудно было понять, о чем именно идет речь, но одно сообщение пробилось сквозь все остальные - это была попытка сделать или умереть, чтобы захватить больше припасов. Приказы были пролаяны и переданы дальше. Там было много суеты, движения и всякого шума, который можно было бы связать с группой людей, готовящихся к важному делу.
В конце концов Пэтт услышал, как спускают шлюпки и приглушенно требуют тишины. Куда бы они ни направлялись, они явно не хотели никого предупреждать о своих передвижениях. Но не успели шлюпки отчалить от корабля, как те, кто остался позади, принялись за что-то вроде жарких дебатов, возможно, о вероятном исходе экспедиции. Главное, что они не обращали ни малейшего внимания ни на Уильяма Петта, ни на его сокамерника.
Таким образом, у него была прекрасная возможность действовать, не прерываясь в своих трудах. Вот почему он уже был в движении. Первые несколько дюймов он шел медленно, бесшумно, как леопард в темноте, не обращая внимания на судорожную боль в конечностях от долгого заточения.
Петт изо всех сил старался сохранять полное молчание, так что его предполагаемая жертва выбрала именно этот момент, чтобы проснуться. Он пристально смотрел на Петта секунду или две, очевидно пытаясь понять смысл его внезапного появления посреди комнаты, понял, что ему грозит опасность, и отполз в темноту, вытянув свою цепь как можно дальше от Петта. Железо человека звякнуло, и от ужаса белки его глаз вспыхнули в темноте, когда он закричал, призывая на помощь, бросаясь назад к сырым дощатым стенам, каким-то образом зная, что другой человек собирается убить его.
Петт продолжал двигаться. Он почти достиг своей пораженной страхом цели, но тут цепь на ноге натянулась туго. Он выругался, бросился вперед, вытянулся, как пораженная мамба, и ухитрился ухватиться за ногу другого человека. Человек брыкался и бился в конвульсиях, но Петт цеплялся за него, нанося удары по лицу, которых он не чувствовал, и подтягивал его к себе, дюйм за дюймом. Человек попытался ухватиться за саму палубу, вонзить в нее пальцы, как крюки для захвата, но доски были скользкими от экскрементов грызунов и слизи, и он не мог ничего сделать.
Человек снова закричал, и его голос дрогнул от ужаса. Он воззвал к Богу, но Всемогущему это было неинтересно – у него были другие планы, – и Святой вместе со всеми ангелами взывал к Петту, чтобы тот исполнил их от его имени. Теперь лицо Петта было на одном уровне с вонючей промежностью мужчины, и он все еще тащился, как будто от этого зависела его собственная жизнь.