— Да будет тебе, няня. Ты еще понянчишь всех моих детей. — Она затронула весьма опасную тему, но в данный момент нянины чувства были явно притуплены. Напротив, такая перспектива заставила ее отбросить мрачные мысли о грядущей кончине, и она заметно приободрилась.
— Возвращайся поскорее, девочка моя, а уж дома твоя старая няня о тебе позаботится. Все дело в этой горячей крови Кортни — ничего, мы подыщем тебе хорошенького южноафриканского мальчика.
Когда Изабелла подошла проститься с Шасой, то неожиданно для себя почувствовала, что никак не может сдержать слез. Шаса вручил ей белоснежный носовой платок, хранившийся в кармане его двубортного блейзера. Когда же она вытерла слезы и вернула ему платок, он громко высморкался и потер им свой единственный глаз.
— Чертов ветер! Все глаза запорошил.
Пока лайнер отчаливал от набережной и выходил на речной форватер, Изабелла ясно видела его высокую, элегантную фигуру на верхней палубе у самых перил; но он стоял один, слегка поодаль от остальных пассажиров. После развода так и не женился. Она знала, что с той поры он встречался с десятками женщин, красивых, талантливых, в самом соку, и тем не менее по-прежнему оставался один.
«Неужели ему никогда не бывает одиноко?» — думала она и махала вслед до тех пор, пока отец не превратился в едва различимую точку на верхней палубе.
Когда она возвращалась в Лондон, дорога перед ней то и дело расплывалась из-за влажной, горячей пелены на глазах.
«Это все из-за ребенка. Из-за него я становлюсь слезливой и сентиментальной. — Похлопала себя по животу, пытаясь нащупать выпуклость, и с некоторым разочарованием обнаружила, что он по-прежнему плоский и твердый. — Боже, что, если все это просто ложная тревога?»
От этой мысли ее меланхолия усилилась, и она потянулась за пачкой «клинексов», всегда бывшей под рукой в ее «мини».
Но когда поднялась по лестнице, дверь сама распахнулась, и Рамон прямо на пороге заключил ее в объятия. И слезы моментально высохли.
* * *
Квартира на Кадогэн-сквер занимала два первых этажа красного кирпичного дома викторианской эпохи. В ней было пять больших спален, а стены хозяйских апартаментов обшиты зеленовато-голубыми и серебристыми старинными панелями, которые, по некоторым сведениям, когда-то украшали будуар мадам де Помпадур. На потолке изображены хороводы обнаженных лесных нимф и злобно скалящихся сатиров. К вящему огорчению Шасы, Изабелла называла всю красоту не иначе, как «борделем в стиле Людовика Пятнадцатого».
Она использовала эту квартиру исключительно как официальное прикрытие и приходила сюда по пятницам, чтобы забрать почту и попить чайку в буфетной на первом этаже с постоянно жившей здесь экономкой. Экономка была ее сообщницей и в качестве таковой отвечала на все телефонные звонки из Велтевредена и других отдаленных мест.
Свой настоящий дом Изабелла устроила в маленькой квартирке Рамона. Когда выделенный ей гардероб оказался слишком мал для ее вещей, она стала поочередно привозить туда свои наряды из бездонного хранилища на Кадогэн-сквер. В антикварном магазинчике на Кенсингтон Черч стрит откопала маленький изящный письменный стол, который идеально вписывался в угол комнаты у самой кровати, и устроила там нечто вроде рабочего кабинета.
Их жизнь потекла размеренно и буднично, как у обычной семейной пары. Вставали рано утром, делали зарядку или катались верхом; бегать Изабелле запретил гинеколог. «Там внутри у тебя плод, моя дорогая, а не сливки, которые нужно взбивать». Затем, когда Рамон уходил в банк, она усаживалась за письменный стол и добросовестно работала над диссертацией до ланча. Ели они вместе в «Джастин де Бланк» или в диет-баре в «Харродз», так как ради здоровья ребенка Изабелла отказалась от алкоголя и села на строгую диету.
— Я не желаю раздуться, как жаба. Не хочу вызывать в тебе отвращение.
— Ты самая соблазнительная женщина в мире, а беременность сделала тебя еще прекрасней, — возразил он и дотронулся до ее груди.
— Я советовалась с врачом, и он сказал, что у меня все в порядке и нам вовсе не нужно поститься, — хихикнула она. — Надеюсь, что в «скорой помощи», которая отвезет меня в роддом, найдутся удобные двуспальные носилки, на которых мы могли бы по-быстрому перепихнуться по дороге.
После ланча она навещала своего научного руководителя или до вечера сидела в читальном зале Британского музея. Потом на всех парах мчалась домой на «мини», чтобы успеть приготовить обед Рамону. К счастью, перед отъездом отец сумел договориться, чтобы ей оставили дипломатические номера, и теперь она парковала машину прямо у тротуара напротив входной двери, мило улыбаясь при этом озадаченному дорожному инспектору.
По вечерам они все чаще оставались дома, разве что время от времени заглядывали в театр или обедали где-нибудь с Харриет и ее очередным увлечением. Обычно же сваливали на пол все имеющиеся в доме подушки, растягивались на них перед телевизором и принимались спорить, обсуждать всевозможные проблемы, ворковать и целоваться, как два голубка, не обращая ни малейшего внимания на бессмысленную болтовню героев одного из бесконечных телесериалов или нудные спортивные репортажи.
Когда ее упругий плоский живот начал, наконец, округляться, она распахнула свой шелковый халатик и с гордостью продемонстрировала свои достижения.
— Ну, пощупай! — упрашивала она Рамона. — Разве это не прелесть?
Он торжественно ощупал.
— Да, — кивнул с видом знатока. — Определенно это мальчик.
— С чего ты взял?
— А вот. — Он взял ее руку и прижал к животу. — Разве ты не чувствуешь?
— Ах да, вроде что-то выпирает. Наверняка пошел в отца. Забавно, одна мысль об этом тянет меня в постель.
— Тебе хочется спать?
— Вряд ли.
Шаса оставил ей фирменный каталог «Харродз», и она приобрела там большую часть необходимой в нынешнем положении одежды, хотя Харриет регулярно таскала ее по многочисленным модным магазинчикам, специализирующимся на нарядах для будущих матерей. Облачившись в новый просторный халат, она отправилась записываться на предродовые курсы, которые настоятельно рекомендовал гинеколог. Неожиданно для себя обнаружила, что общество и разговоры беременных сокурсниц, которые совсем недавно показались бы смертельно скучными, теперь ей безумно нравились.
По меньшей мере раз в месяц Рамону приходилось улетать из Лондона по делам банка, и каждый раз он отсутствовал неделю или даже больше. Правда, он звонил отовсюду при первой возможности. И хотя она переносила его отлучки болезненнее, чем готова была признаться даже самой себе, зато, когда он возвращался, счастье ее бывало неописуемо.
После одной их таких поездок она встретила его в Хитроу и отвезла прямо домой. Он оставил свой чемодан в прихожей, бросил пиджак на спинку стула и направился в ванную.
Его испанский паспорт выпал из внутреннего кармана пиджака и плюхнулся на ковер. Она подняла и стала перелистывать, пока не дошла до фотографии. Недурна, но никакая фотография не могла сравниться с самим оригиналом. Перевернула страницу и взглянула на дату рождения. Это напомнило, что до дня рождения осталось всего две недели. Она решила устроить незабываемый праздник и уже присмотрела стеклянную статуэтку в антикварном магазине в Мейфере; маленькая изящная фигурка обнаженной женщины работы Рене Лалика. С удивлением обнаружила, что статуэтка как две капли воды похожа на нее, вплоть до чрезвычайно длинных ног и упругих мальчишеских ягодиц. Если бы не тот факт, что Лалик создал ее в период своей наибольшей популярности, пришедшейся на 20-е годы, можно было бы подумать, что позировала ему именно Изабелла. Правда, цена шокировала даже ее, и она все еще собиралась с духом, чтобы сделать покупку.
Повернула еще несколько страничек его паспорта, и ее взгляд упал на визу. Та была проставлена этим утром в Москве; Изабелла пораженно уставилась на нее.
— Дорогой, — окликнула она его из-за двери в ванную. — Я думала, что ты был в Риме. Как же ты оказался в Москве? — Все, чему ее когда-либо учили, все ее южноафриканское воспитание указывало на Россию как на воплощение Антихриста. От одного вида серпа и молота, слов, написанных кириллицей и отпечатанных в его паспорте, по телу пробежали мурашки отвращения.