Я эти выводы сделал, и они гласили: никак не выше, чем у нас в восемнадцатом веке, а, скорее всего, ниже.
Но здесь ломалась вторая гипотеза, по которой обитатели этой планеты отстали в развитии от людей.
Ни один человек, вооруженный самыми совершенными электронными машинами, не смог бы так быстро разобраться в чужой речи. Для этого — обстоятельство совершенно бесспорное! — требовался очень развитый мыслительный аппарат.
Конечно, я просто решал неразрешимую задачу.
Нельзя сравнивать несравнимое. Что больше — квадратный метр или секунда? Бессмысленный вопрос.
Обитатели этой планеты были иными. Такая мысль уже мелькнула у меня. Но одно дело теоретически допустить какое-то положение, а другое — принять все вытекающие отсюда следствия. Теоретически я допускал, что здесь чужой мир, со своими, совершенно отличными от земных законами. Но просто по-человечески меня мучила навязчивая мысль: выше или ниже нас по развитию эти существа?
Я вспомнил, что призрак — мой призрак! — обещал прийти. Я поднялся в рубку, настроил телеэкран.
Да, он сидел на прежнем месте.
Были сумерки. Большой Сириус скрылся за горизонтом. Спиральные деревья выпрямились: листва их стала сине-зеленой. Призрак сидел, закутавшись в голубую накидку. Красные глаза светились как угольки. Он смотрел на люк.
Я быстро спустился вниз. У трапа лежали другие плоды — серые, дискообразные.
Так началась вторая встреча. И на этот раз первым заговорил призрак.
Тут мне придется кое-что объяснить. Как вы помните, призрак (мне все еще приходится так его называть) со всей точностью повторил третий квартет Чайковского. Человеческий голос просто не в состоянии воспроизвести одновременную игру четырех инструментов. Но дело не в этом. Я хотел только напомнить, что призрак повторил все, сохранив самые тончайшие оттенки, даже легкий скрип кристалла перед началом игры… И вот эта особенность сказалась в разговоре. Призрак говорил моими словами, то есть он употреблял те же слова, которые до этого употреблял я, причем именно в таком значении, какое имел в виду я. И самое характерное: он говорил моим голосом.
Это довольно неприятное ощущение, когда с тобой разговаривают твоим же голосом.
Итак, я подошел к нему, и он спросил:
— Откуда…
Я начал объяснять (согласитесь, что это было нелегко), но призрак довольно решительно перебил:
— Много говоришь. Мало показываешь.
И улыбнулся.
Он вообще часто улыбался. Из двух гипотез, о которых я вам говорил, сам призрак, видимо, выбрал бы первую. Пожалуй, он считал меня дикарем.
Я не понял, что он подразумевает под словом «показываешь». На кораблях, как вы знаете, есть стереоПроекторы. Был такой проектор и на «Поиске». Я давно им не пользовался, не хотелось. Но призрак просил показать…
Страха он все-таки не знал. Когда я пригласил его на корабль, он пошел за мной. Спокойно, без колебаний. Я привел его в кают-компанию, показал на кресло. Он сел. Было что-то невероятное в этом зрелище. Как бы вам объяснить… Ну, так выглядел бы древнеримский воин за электронным микроскопом.
Или индийский жрец у радиолокатора.
И опять меня удивило безразличие этого существа ко всему окружающему. Он не смотрел по сторонам, не задавал вопросов, ничему не удивлялся. Дикарь, попав в лабораторию, удивился бы. Современный человек, оказавшись в хижине дикаря, тоже был бы удивлен и заинтересован. Но этот призрак не удивлялся ничему.
Знаете, мне не хочется вас интриговать. Дело не в тайнах и не в приключениях. Поэтому я забегу вперед и кое-что объясню.
Так вот, теоретически допуская, что эти существа иные, совершенно отличные от людей, я, однако, невольно применял к ним человеческие понятия, мерки, масштабы. Начнем хотя бы с речи. По земным понятиям, они говорили очень мало. На самом деле — это я узнал позже — они говорили нисколько не меньше людей. И то, что я принял за отдельные слова, оказалось целыми фразами, если хотите — целыми монологами. Чтобы произнести какое-нибудь слово, например «атомоход», нам надо довольно значительное время, что-то около секунды. Значит, на каждый звук — в данном случае их восемь — мы тратим по одной восьмой секунды. Частота звуковых колебаний составляет, скажем, четыре тысячи в секунду. Следовательно, на каждый звук мы расходуем около пятисот колебаний. А они, призраки, улавливают намного менее продолжительные звуковые импульсы. Звуки в их языке короче, а потому короче слова и фразы.
Но дело не только в этом. Сам язык построен иначе.
Он насыщен понятиями, за каждым из которых стоят целые фразы. Нечто подобное — в очень слабой степени — наблюдается и в нашей речи. Фразу: «Величина, которая нам неизвестна и которую следует определить, исходя из условий задачи» — мы часто заменяем двумя словами «неизвестная величина». Или еще короче — «икс». И речь от этой замены не проигрывает, напротив, она становится более динамичной, я бы сказал, более собранной, упругой.
Такой была и речь призраков. Мне казалось, что они лениво перекидываются отдельными словами, я упрекал их в непонятном безразличии и терялся в догадках. Но все объяснялось просто. Они говорили «икс» и только, а я хотел, чтобы они обязательно сказали всю громоздкую фразу: «Величина, которая…».
Когда призрак вошел в кают-компанию, я с раздражением подумал, что он совершенно не интересуется окружающим. Интересоваться в земном понимании — означает прежде всего осматривать. А осматривать, грубо говоря, — значит вертеть головой.
Призрак головой не вертел и, следовательно, не интересовался. Таков был мой вывод, и вывод совершенно ошибочный. У нас, у людей, угол зрения сравнительно невелик. Более того, в пределах узкого угла зрения мы хорошо видим только часть предметов, а именно те предметы, изображения которых попадают на так называемое желтое пятно на сетчатке глаза. Мы можем хорошенько разглядеть предмет лишь в том случае, если он находится прямо перед нами.
И, попав в незнакомую обстановку, мы вертим головой, направляя взгляд… А призрак видел иначе. Угол его зрения был почти круговым. Не поворачивая головы, он сразу видел всю кают-компанию.
Разумеется, тогда я этого не знал. Не очень довольный безразличием призрака, я быстро установил экран и подобрал ленты. Я начал с коротких видовых картин. Море, леса, горы, реки… Призрак молчал.
После третьего фильма он сказал:
— Что раньше…
Я понял это так: надо показать историю Земли.
И обрадовался. Обрадовался потому, что среди лент была интересная, пожалуй даже талантливая, картина, снятая незадолго до моего отлета. Над ней работали выдающиеся историки, писатели и поэты, ее создавали блестящие артисты, режиссеры, операторы, художники. Она вместила весь путь человечества…
Впрочем, вы знаете эту картину.
Я отыскал ленту, настроил проектор, сел в кресло поодаль от призрака, чтобы видеть и его и экран. Не помню, наверное, я смотрел картину пятый или шестой раз. И все-таки увлекся. Начало захватывающее, с несколькими особенно яркими эпизодами: строительство пирамид, бой гладиаторов… Если бы я меньше смотрел на экран и больше на призрака, возможно, мне удалось бы заметить… Нет, вряд ли.
Просто не надо было показывать эту картину. Когда на экране возникла сцена сожжения Бруно, призрак встал. Я машинально зажег свет. Призрак обернулся ко мне и сказал:
— Люди… злые…
И пошел к трапу, не оглядываясь на экран, где уже мелькали другие кадры.
Я стоял как оплеванный.
Черт возьми, как я себя ругал! Мы, люди, без стыда смотрим на прошлое человечества, потому что свет победил тьму, добро победило зло, и победило навсегда. Мы можем сказать: да, в тысяча шестисотом году изуверы и фанатики сожгли Джордано Бруно, но люди пошли не по тому пути, на который их толкали эти изуверы и фанатики, а по пути Бруно. Мы знаем, что человечество (по историческим срокам удивительно быстро) пришло от дикости к справедливому коммунистическому обществу. Но он, этот призрак, не знал. Он увидел наше прошлое, сказал: «Люди злые», - и ушел. Нельзя было показывать картину…