— Вы чего? — вырвалось у меня. — Здо́ровская же сказка!
— Сказка? — ответил, как плюнул, Алкимен. — Это не сказка, болван!
— Да ладно тебе! Боги, цепь, старый хитрец…
— Старый хитрец, — повторил Алкимен. — Все правда.
— Наш дед стар, — согласился Пирен.
— И хитер, — кивнул Делиад. — Не отнимешь.
— Наш дедушка? Сизиф? Он что, Таната в плен взял?!
Врут, уверился я. Алкимен вечно над всеми подшучивает. Надо мной — в особенности. Алкимен, Пирен с Делиадом… Сговорились, да? Или нет?
— Не ори, дурачина. Еще услышат…
Алкимен с опаской огляделся. Вокруг, кроме нас четверых, не было ни души. Монотонно звенели цикады. Море с мерным шорохом облизывало гальку пенными языками прибоя.
— Я тогда мелкий был, — голос Алкимена звучал глухо, как из колодца. — Как Пирен сейчас.
Слова он выдавливал через силу. Это Алкимен-то, записной трепач! А Пирен на «мелкого» даже не обиделся, не вспух чирьем на заднице. Ну, это уже вообще ни в какие ворота!
— Помню, ночью шум был, звон. И вопль. Глухой такой, задушенный. Насчет вопля не уверен, может, померещилось. Я вроде проснулся, но не до конца. Ну, шум… Мало ли? Решил, что приснилось. Мне тогда через ночь кошмары снились, если сливами объелся. Наутро гляжу — люди по дворцу будто тени ходят. Бледные, немые. Каждого шороха пугаются, глаза как плошки. Слова ни из кого не вытянешь! Занятия отменили, дедовы советники попрятались, слуги по углам хоронятся… Да что такое, думаю?!
— Точно, — подтвердил Делиад. — Так и было.
Не поднимая взгляда, он сосредоточенно пинал камешки носком сандалии.
— А я не помню, — эхом отозвался Пирен. — Совсем малой был…
— День, другой, третий… Слухи поползли. За дедом, сказали, Танат явился — душу в Аид забрать. А дед Таната в цепи заковал и в подвале запер. Челядь теперь в подвал ни ногой, хоть ты режь их! Деда сторонятся: живой, не живой, кто его знает? Все, кроме бабушки Меропы. Она-то титанида, ей все нипочем!
— Ага, бабушка — она такая!
— Месяц в страхе прошел. А там и попустило — ничего ж не происходит, да? Может, сидит бог в подвале на цепи, а может, и нет. Что ж теперь, всю жизнь трястись, не есть, не пить? Из дворца бежать? Из города? Зажили как раньше. В подвал, правда, не совались. Один я, чурбан безмозглый, взял и сунулся.
— Ух ты! Что, правда?!
2
Горшок моего детства
Алкимен судорожно сглотнул. На шее брата дернулся острый кадык. Будто в горле кусок хлеба застрял, еле-еле внутрь протолкнулся. На лбу выступила испарина. От жары, должно быть.
— Правда.
— Ты его видел? Таната?!
— Не ори! — зло зашипел он на меня. — С ума сошел? Такими именами разбрасываться?! Нет, не видел. Я вниз спустился, пару шагов сделал… А там темнота. Даже не темнота — тьма кромешная. Будто весь мир смолой залило, от пяток до макушки. Факел у меня погас, как ветром задуло. Только ветра не было, я точно помню. Тьма была и холод. Я такого холода и не знал никогда. Не снаружи холодно, а изнутри. Билось во мне сердце, а стал кусок железа. Мертвый, ледяной. Саму жизнь из тебя выстуживает, до последней капельки… Лязгнуло что-то: глухо так, будто глубоко под землей. Меня как подбросило! В себя только у ворот пришел. Не знал, как там оказался. Больше в подвал — ни ногой! Даже близко не подходил.
— А я и не пытался, — вздохнул Делиад. — На тебя глянул: покойник, и тот краше! Сразу понял: ну его в Тартар, этот подвал!
— А Арей… Арей приходил? Таната выручал? Это тоже правда?!
— Правда.
— Это я уже помню, — отозвался Пирен. — Три года прошло, вырасти успел…
— А ты, небось, нет.
Делиад бросил пинать камешки. Покосился на меня:
— Тебе сколько тогда было? Два? Три?
Я не знал, что ответить. Что я должен был помнить? Не помнить? Уж бога войны я бы точно не забыл, если б увидел!
— Значит, не помнишь.
— Он тоже ночью заявился. Эниалий[20], в смысле.
— Грохот, лязг!
— Полыхнуло на весь двор!
— Как пожар! Багровым таким, страшным…
— Все попрятались…
— А нас заперли. Сидите тихо, сказали. Не высовывайтесь!
— Кто сказал?
— Отец, кто ж еще?
— Ну, мы и сидели…
— Не высовывались. Как велели. У меня после того подвала всякую охоту отбило…