— У вас что-то с лицом происходит, — ласково промурлыкал оператор. Хотите, дам зеркальце?
Всем своим видом этот подлец изображал участие. А тем временем спина, облитая кожей, уходила в сторону метро «Арбатская».
Я пробормотал в ответ нечто неопределённое, стараясь при этом говорить так, чтобы он не понял истинного значения слов, и попытался ещё раз всучить ему камеру.
Но этот мелкий мерзавец даже ухом не повёл. Он демонстративно спрятал руки за спину и спросил, наклоняясь ко мне:
— Товарищ подполковник, вы тут по этому делу? — он кивнул головой за спину, в сторону кафе. — Может, поможете информацией?
Помнит, гад. Ну, теперь всё. Не отвяжется. Оставалась последняя надежда. Я опять нарисовал лицо, изобразив на этот раз на нём неимоверную усталость.
— Слушай, что-то рука у меня затекла, — сказал я, глядя прямо в глаза за толстыми стёклами очков. — И я чувствую, что прямо сейчас могу уронить эту штуку, которую держу в руках.
Расчёт мой оправдался, он двумя руками испуганно ухватился за свою камеру, а я тут же стремительно стал уходить от него, отпихивая ворчавших зевак. Ему никак не удавалось настигнуть меня, хотя он очень старался. Камера задевала людей, а я нырнул специально в самую гущу.
Но я потерял дорогие в таких случаях секундочки, и широкая кожаная спина, которую я так долго и терпеливо поджидал, прыгая на холоде, уже нырнула в подземный переход к метро, в гущу людей, которые, не обращая внимания на происшедшее, жили своей жизнью. В основном тут сидели тесными рядами художники, чьё весёлое братство согнала с вольного Арбата мутная волна торгашей сувенирами. Вернее, даже не они сами, а те кто стоял у них за спиной. Улица Арбат — это своеобразный Клондайк продажи сувениров и другой валютной дребедени. И как любой другой прибыльный поток денег, особенно зелёного цвета, он надёжно и жёстко контролировался моими бывшими клиентами. А художники могли посидеть и в переходе.
Толпа валила навстречу так густо, что я застрял в ней и заметно отстал от интересующей меня спины. Когда я, запыхавшись, поднялся по лестнице на противоположную сторону, меня охватило мрачное предчувствие, что я упустил интересующий меня объект.
Но на этот раз интуиция со мной пошутила, всего лишь немного попугала меня за мою нерасторопность. Я с облегчением увидел «своего» парня, возле афиш кинотеатра «Художественный». Но в кино он явно не собирался, что можно было заключить методом дедукции по тому, что к афише он стоял спиной, а сам, вытянув короткую толстую шею, пытался что-то высмотреть на той стороне, откуда только что так торопливо ушлёпал.
Выглядел он, несмотря на свои внушительные габариты, совсем мальчишкой. Круглое лицо, румяные щёки, наивно голубые глаза, белёсые ресницы и совсем по — детски припухлые губы. Дополняла это благолепие трогательная родинка на правой щеке. Такому открытому лицу хочется улыбаться навстречу. Но мне этого почему-то совсем даже не хотелось. Наверное, потому что я точно знал, кому эта физиономия принадлежит.
А принадлежала она Хрюне. Как я помню, кличка эта тянется за ним следом от кудрявых времён его сопливого детства, и дана за вздёрнутый нос, и вправду напоминающий пятачок поросенка. Но детство его закончилось рано, и закончилось оно колонией для несовершеннолетних, куда он попал в четырнадцать лет за участие в грабеже, и нанесение тяжких телесных повреждений.
После этого он ещё четыре раза попадал в заключение. И к своим тридцати неполным годам имел уже лет пятнадцать сроков, из которых отсидел восемь или девять.
Я знал его как одного из приближённых знаменитого Сильвестра, после убийства которого он некоторое время скрывался, а потом оказался в подручных у не менее печально знаменитого Зуба, прославившегося пристрастием к заказным похищениям. Вот это его пристрастие и привело меня в эти места, в кафе «Прага» где часто просиживал этот самый Зуб.
— Здорово, Костя! — хлопнул я изо всех сил по плечу Хрюни.
— Ты что, мужик, в лоб захотел?! — подпрыгнул от боли и неожиданности Хрюня.
Он молнией метнулся глазами по сторонам, опытный волк, битый. Сначала обстановку вокруг себя оценил. Потом оценил меня, быстро и цепко осмотрев мою фигуру. Судя по его брезгливому выражению, он не проникся ко мне особым уважением. Я и сам себя не очень уважал после сегодняшнего, когда убедился, что относительно спокойная служба на сытых хлебах никак не пошла мне на пользу. И хотя ростом я был, пожалуй, повыше Хрюни, но явно имел лишние килограммы и животик, который предательски бросался в глаза. Я непроизвольно попытался его втянуть, но только вызвал этим подобие презрительной усмешки у Хрюни.
— Ты, отец, вали отсюда, пока я добрый, — посоветовал он мне. — И смотри под ноги, а то можно и по голове получить. Понял? Тоже мне, нашел Костю.
Он тут же потерял ко мне всяческий интерес, и продолжил высматривать что-то или кого-то на той стороне. Хотя было не совсем понятно, что он там пытается разглядеть, поскольку здание кафе и ресторана находилось как бы в ямке, ниже уровня зрения.
— Слышь, а чего там случилось? — подёргал я его за рукав.
— Да вали ты, мужик, отсюда! — замахнулся Хрюня. — Что надо, то и случилось. Интересно тебе — сходи посмотри. А если не отвалишь от меня схлопочешь по полной программе. Смотри, отец, я тебя предупредил…
— Я тебя понял, только давай отойдём в сторонку, мне с тобой потолковать надо. Дело есть.
Хрюня обернулся, прищурясь посмотрел на меня внимательнее, угрожающее сунул руку в карман, сделав себе при этом страшное лицо. Ага, так я тебя и испугался. Тоже мне, нашёл кого на понт брать, сыроежка блатная. Так я ему и объяснил.
— Ты меня на понт не бери. У тебя в кармане кроме носового платка быть ничего не может, а поскольку носовым платком ты вряд ли пользуешься, то держать в кармане ты можешь только собственный член, если он у тебя имеется, а всё прочее, что у тебя в кармане было, ты бросил где-то на полу в кафе. После взрыва, всех, кто не успел выскочить и удрать, шмонали, и тщательно. Так что ты рожу страшную не делай и руку из кармана вытащи, а то смотри, сожмёшь непроизвольно в кулак и расколешь свои орешки.
— Ты кто и чего тебе надо? — насторожённо и сухо спросил Хрюня, весь подобравшись.
В лице его не осталось ничего благодушного. Глуповато-добродушное выражение как ветром сдуло. Глаза превратились в узкие щелочки-амбразуры. А я наоборот, широко заулыбался. Мне стало вдруг вполне комфортно в немодном своём «многосезонном» пальто из толстого драпа и тупорылых, с побитыми носами, башмаках не по погоде. Я не торопился с пояснениями, давая время Хрюне подумать самому, заставить его нервничать.
— Может, ты алкаш? — заулыбался он. — Тогда на тебе на бутылку и вали отсюда, мешаешь. Или я тебе, чес слово, голову за спину заверну. Не хочу я шума, отец, понял? Вали отсюда, а?
И тут за моей спиной раздался голосок:
— Товарищ полковник, как же так?
В лице Хрюни что-то промелькнуло нехорошее, он весь подобрался и замахал руками на кого-то за моей спиной:
— Убери, гад, камеру! Выключи, сука! Ну, менты проклятые…
Он кинулся мимо меня с быстротой, которую в нём трудно было даже предполагать. Я немного отодвинулся, давая ему дорогу, раз он так торопится. Потом, слегка обернувшись, сильно подсёк ему сзади ноги.
Хрюня изобразил фигуру пловца, отважно ныряющего вперёд головой в бассейн с тумбочки. Я ему немного даже посочувствовал, потому что в тот бассейн, куда он нырял, забыли налить воды. Я не люблю вида расплющенных тел и луж растекающейся крови, поэтому отвернулся. И повернул голову только услышав глухой удар, известивший меня о свершившемся.
Я вздохнул, заранее сочувствуя тому дворнику, которому придётся это отскребать, но всё более менее обошлось. Не могу искренне сказать, что к моей великой радости. На пути отважного ныряльщика оказался несчастный любопытный оператор, принявший весь удар этой туши на своё тщедушное тельце, обломки которого и были погребены теперь под Хрюней.