— Какой шикарный у вас мальчишка! Я уже чай с ним пил. И вам нужно мобилизовать все силы, чтобы выздороветь и вернуться домой к сыну.
— Теперь выздоровлю, выздоровлю — прижимаясь ко мне, твердила мать. Повернула меня лицом к себе жадно всматриваясь, повторяла, — Похож, похож на отца, на моего Алешеньку! Сыночек!
Слезы навернулись, было ей на глаза, но Иван Иванович сказал:
— Все, Элен, идемте в палату. Ваш Гоша уже никуда не денется, завтра придем к Вам снова, волноваться вредно. Мы с Лидой позаботимся о нем. Выздоравливайте быстрей.
Но мать не отпускала меня, боясь, что я снова потеряюсь.
— Как уже!? Он же может побыть со мной в палате.
— Иван Иванович объяснил ей, что меня сейчас в палату к ней не запустят, что ей сейчас необходимо принимать процедуры и с трудом оторвать ее от меня. Мы с ним проводили ее до дверей больницы. Я не знал, что сказать. Мать снова было обняла меня со словами:
— Гошенька, какое счастье! Я скоро вернусь домой. Ну, от силы, еще неделю, приходи, сынок, завтра, — поцеловала она меня в обе щеки.
Иван Иванович толкнул меня в бок, я понял, нужно хоть что–то сказать в ответ и пробурчал: «До свидания, мама!» И это далось мне не легко.
— Голос начинает ломаться, — с нежностью заметила мать. Но Иван Иванович загородил меня от нее и уже твердо сказал:
— До завтра, Элен. Завтра он придет к вам и уже всегда будет с вами.
Утром во дворе я познакомился с рыжим веснушчатым Колькой. Он тоже шел в больницу.
— Побежали, кто быстрей, — подзадорил он меня.
У меня был, первый детский разряд по бегу и хотелось похвастать этим перед новым товарищем. Бегал Колька хорошо, но я его легко обогнал. Потом сделал вид, что выдохся и дал ему меня обогнать, сказав:
— Зачем бежать, прием посетителей с 10 до 12 часов успеем.
— А я так, для себя. Мне для дела нужно быстро бегать. Потом расскажу. Твоя мать — тетя Лена? Моя тоже в лагере с ней была. Да ты не стесняйся. Здесь же поселение для таких же, как наши родители. Там, в лагере, они и надорвали свое здоровье. Только мать моя не виновата ни в чем. Я бы еще хуже поступил на ее месте.
— А что она сделала? — заинтересовался я.
— У вас в школе висел портрет Зоси Малининой?
— Ну, конечно.
— Этой сволочи восемнадцать лет только было, но поступила она хуже фашистов. Представляешь, германцы ушли вперед, а в нашем селе оставался маленький гарнизон, из десяти солдат и коменданта. Их разместили в больших избах. А в больших избах, ясно, жили большие семьи. У моей мамки шестеро сестер и три брата. Старшие имели много детей. А у одной из них еще жили родители матери, старики. И солдата туда поселили. А дети все маленькие, их много. Партизаны, сволочи, нет, чтобы подловить этих солдат и убить, они дали задание этой комсомолке сжигать дома, где солдат на постое был. Она, эта Зося, сожгла уже шесть домов. Вместе с солдатами: тридцать малых детей и шестеро матерей, и пять стариков. Не только родню и родителей моей матери сожгли, а у других тоже. Никак не могли поджигателя поймать. Односельчане выследили его, оказалась переодетая в парня девка–паскуда. Сдали ее коменданту и сами ей казнь назначили — повесить прилюдно. И не кричала она: «Сталин придет», а ревела как белуга, это уже в кино вставили, что хотели.
— Так она, вроде, только конюшню подожгла, — усомнился я.
— Врут. Не верь. А если и поймали на конюшне, чего же партизаны не пришли и не увели лошадей? Зачем жечь животных? Разве после этого она человек? Жаль, ее повесили, а не сожгли саму. Как только Красная армия вошла в это село, всех же пострадавших от этой сучки сразу арестовали и в лагеря. Мы с сестрой у родни росли. А каково у них, когда им своих детей кормить нечем? В прошлом году маму освободили, она нас с сестрой и вызвала. Да только не жильцы они, что в лагерях побывали. Перетрудились, надорвались на тяжелых работах, потому все время в больнице лежат. Инвалид — моя мама. Пенсию такую платят, что на нее не хватает, не то, что на нас. Но в больнице она радуется. Там кормят хорошо. Она даже нам еду запасает. Только я так жить не хочу, вот и ворую.
— Ты воруешь? — удивился я его признанию.
— Ну, да. Все знают. Поймать не могут. Я быстро бегаю, а ворованное сдаю Витьке. Он — вор в законе. Ему уже 22 года. Витька мне за это деньги дает.
— Но воровать не хорошо, как можно…
— Не хорошо? — прервал меня Колька. — А на какие деньги ты со своей мамой жить собираешься? Это в газетах капиталисты используют детский труд. А я бы лучше работал, а не воровал. Да ты не думай, у бедных ничего не беру, и у работяг тоже. Богатые только спекулянты, да продавцы. У них за день столько денег набирается. Вот продавец сметану разводит водой, да еще обвесит тебя, да еще обсчитает. И другие продукты тоже, весы подтолкнет пальцем и все. А себе золотые перстни, сережки и цепи на шеи. Мы с ребятами снимаем с них все, они и не жалуются. Спросят ее в милиции, на какие деньги купила, еще хуже будет. А мамка придет с больницы и не голодает. Мамка малограмотная. Я вру, что нам с сестрой помощь продуктами оказывают, она верит.