— Ты мне поверил насчет этой Зоси?
— Да я знаю, что вся печь и фильмы — всё враньё. Верить нужно только близким, они нас любят.
— А ты как мать нашел?
— Она нашла меня. О, мы уже пришли. Тебе в какое отделение?
— Мне девятое, а тебе?
— Второе. Буду тебя за воротами ожидать, — кивнул мне Колька.
Я не знал, о чем буду говорить наедине с матерью. Она ждала на вчерашнем месте и, завидев меня пошла навстречу раскинув руки, готовая снова обнять. Но только радостно воскликнула:
— Гошенька, какой сегодня теплый день. Как хорошо, что я тебя вижу. Вчера все было как сон. Скажи Ивану Ивановичу, меня завтра выписывают. Правда, все равно приписывают постельный режим.
Она взяла мою руку, прижала ладонь к своей щеке. Я успокоил ее, сказав, что сам буду все делать дома, а она может долго спать, почувствовав себя сильным против ее такой маленькой и слабой.
— Сынок, у меня здесь, в газетке бутерброд для тебя. Дома ведь ничего нет, — смущаясь, протянула мне мать сверточек.
Помню, мои щеки покрылись краской. Больная мать недоедала, оставляя часть пищи мне.
— Матушка, то есть бабушка, дала мне денег, — буркнул я.
Мать не знала, о чем говорить с сыном–подростком. Возникла пауза. И тогда она заговорила об Иване Ивановиче. Как ей жаль его, он профессор и раненый и он никак не найдет свою единственную внучку. А другой родни у него нет.
— А куда он раненый? — поддержал я разговор.
— Пуля блуждает по телу, это очень опасно. Гошенька, все, что он посчитает нужным, он сам расскажет. Спрашивать об этом не принято. Он друг мне, а теперь, надеюсь и тебе. А ты, ты расскажешь мне, как жил без меня у бабушки Марии, когда домой вернусь?
— Конечно, — согласился я.
В это время медсестра стала звать больных в палаты.
— До завтра, — отпуская мою руку, не отрывая взгляд от моего лица, с нежностью сказала мать. И я впервые разглядев ее лицо, подумал: «А она красивая, только бледная и худая».
Вечером Колька познакомил меня со своим окружением. Все были ко мне дружелюбны. Но мне не понравилось, что они постоянно сплевывали сквозь зубы и ругались матом. Наверное, чтобы показать свою особенность, взрослость.
Дома меня поджидал Иван Иванович. Он предупредил:
— Гоша, мать возвращается из больницы, но она не здорова. Ты ее не расстраивай. Не надо тебе связываться со шпаной. К добру это не приведет. А вообще мне в конкретной жизни трудно давать тебе советы. Извини, — вздохнул он.
Но я нуждался в управлении собой и решил спросить его мнение, пересказав ему историю рыжего Кольки.
— Понял, — ответил Иван Иванович, — ты сомневаешься в его словах, потому что до этого получил более мощные сведения об этом факте через органы образования и печать. Никогда не верь тому, чем хочет забить твою голову власть и, особенно тому, о чем пишут газеты. Один и тот же факт можно падать по–разному. В одном случае, совершившего мерзкие поступки можно восхвалять, оправдать, и вознести его имя в статусе героя, в другом же, оболгать невинного и его расстреляют как твоего отца. Да, о чем я с тобой? Ты лучше, Гоша, скажи мне, какие успехи в учебе имеешь, в точных науках? Какой иностранный язык в школе проходил? — Я ответил:
— В школе я хорошо учусь. Со мной матушка занималась, то есть бабушка. Пишу, читаю по французски и на латыни. А в школе не было преподавателей иностранных языков. Зачем? Готовили нас в рабочий класс.
— Тебе нельзя забывать языки. У меня друг есть, Аристарх Андреевич, он — полиглот. С ним и будешь разговаривать. И в старом городе много ученых людей и библиотека есть. А я мог бы подогнать тебя по алгебре и геометрии, пока жив. Кто знает, сможешь ли продолжить образование. А для того, чтобы достичь благополучия, научиться лавировать и выходить из любого положения, нужы знания. Математика, точные науки, сейчас для тебя важней всего. Остальные, устные предметы, не трудно выучить. Вот именно, выучить и сдать экзамен. А усвоить девятнадцатый век, как историю и литературу, достаточно с карандашом в руке перечитать «Войну и мир» Толстого и да поэму Пушкина «Евгений Онегин». Заодно и память натренируешь. Хватит тебе занятий на это лето? Все–таки три месяца.