— Значит потомственный крестьянин? — переспросил он.
— Потомственный, — подтвердил Алексей.
— Ваше лицо мне кого–то напоминает. Вспомнил! — воскликнул отец и попросил Алексея пройти с ним в его кабинет.
С полчаса они там разговаривали. Я же в это время объяснялась с матерью. Рабоче–крестьянских детей она считала хамами и потомками хамов, и не верила, что образование, этот вершок знаний, может «окультурить чернь», вызволенную из глубин 1Х века. В этом- я была согласна, но мой Алеша исключение из правил. И приводила примеры того какой он культурный и внимательный ко мне и обняв ее, прошептала: «Маменька, я люблю Алешу больше жизни». Тут и отец с Алешей вошли к нам. И он предстал перед матерью. А скажу, у Алеши была такая хоризма, ну обаяние, что мать сразу стала учтивой и сказала:
— Приятно познакомиться. — меня мама любила. И, пригласила его к столу. За столом она все наблюдала за ним. И не удержавшись, все же съехидничала, заметив ему:
— И когда же вы, крестьяне, научились так управляться за столом ножами и вилками?
На что Алексей на полном серьезе ответил:
— А вот, когда Зимний Дворец брали, увидели Венеру Милосскую и сразу поняли, нельзя хватать еду грязными руками, можно этих самых рук лишиться.
Отец мой расхохотался. А мать, дождавшись, когда он успокоиться, недовольно передразнила Алешу:
— Брали Зимний Дворец. Женский батальон из двадцати девяти человек охранял его Забежали тридцать пьяных матросов, разоружили женщин, изнасиловали и выгнали их из Дворца. Вот и весь ваш подвиг. И переворот тоже делался бандитами, на бандитские деньги. А уж фильмы про революцию сочинять, новая власть мастерица. — И отцу — скажем, соберется наш круг и что же.? Возникнет вопрос, как и о чем говорить с Алексеем.
Отец: ответил:
— Во первых попридержи язык по поводу советской власти. Знаешь что творится. Прислуга может донести. А во вторых, когда бы ты знала, Алексей, так называемый крестьянин, оказывает нам честь прося руки нашей Элен. И пусть рассказывает гостям о коровах и лошадях — и усмехнулся.
Алеша на полном серьезе ответил:
— Мадам, мы крестьянские дети, не знакомы с вашими буржуйскими манерами. Откажете мне, посажу Элен силой на поезд и увезу в Киев. — чем снова развеселил отца. Он смеялся до слез, и это было мне не понятно. И сейчас, вспоминая эти сцены, не понимаю, что происходило. Какие–то странные отношения.
Мать замолчала. Я не выдержал и, несмотря на присутствие Ивана Ивановича, сказал:
— Мама! От вас все скрывали. Отец мой не был крестьянским сыном. Глаша не мать ему. Она его няня. А матушкой как раз являлась Мария Генриховна, которую называли сестрой матроса Кузнецова. Это фамилия Глаши. А мы — Томилины, князья.
Иван Иванович, как мне показалось, вздрогнул, а мать с удивлением спросила:
— Как это князья? Что ты говоришь, Гошенька? Кто тебе такое сказал?
— Матушка, то есть мать моего отца, у которой я рос.
— Нет. Наверное, она что–то перепутала. Не молодая уже была, — засомневалась она.
— Да нет же, фамилия моего отца Томилин, а не Кузнецов. — уверенно возразил я. — Отец твоего мужа — князь, генерал Томилин. Его красные расстреляли в парке собственного Дворца. Жена его, княгиня Мария Генриховна, там его и похоронила А над могилой попросила плотника сделать деревянный обелиск с красной звездой, чтобы открыто ухаживать за ней. И ее, когда она умерла, рядом с ним похоронили. В нашем Дворце сейчас санаторий для всяких советских маршалов. Вы их знаете по портретам, а я их видел в лицо. Как были в юности сапожниками, так и похожи до сих пор на сапожников, только в мундирах советских маршалов. Так моя матушка о них говорила.
И я рассказал все изумленной матери и не менее изумленному Ивану Ивановичу, то, о чем узнал от матушки, перескакивая с одного на другое:
Твой отец признал в нем сына князя Томилина, но скрывал это от своей жены, твоей матери. А по тому времени нельзя было, чтобы слабые женщины знали правду и волновались. По этому и сказа ей, что Алексей оказывает честь, прося твоей руки, но твоя мама не поняла его.
Слушая меня, Иван Иванович, подставив руку под подбородок, внимательно вглядывался в мое лицо. И он, и мать и некоторое время молчали. Я подумал, что они мне не верят, вскочил с места, протянул руку к тайнику над окном, достал узелок с медальоном. Открыл его и полу темная комната озарилась сиянием синего цвета.
— Что это?! — тихо воскликнула мать.
— Медальон. Семейная реликвия. Он передается по наследству жене старшего сына. Вам его передала мама моего отца. Она сказала, что вещь эта необыкновенно дорогая сама по себе, чтобы я ее берег.