Но, глядя на слабенькую мать, подумал: «Ее здоровье мне дороже». А может медальон на продукты обменять? Маме хорошо питаться надо.
Мать взяла в руки медальон, закрыла его, поднесла к губам, поцеловала и сказала:
— Он мне предназначен. А когда Гоша женится, он перейдет к его жене. Так будет всегда. Нас не станет, а медальон свидетель того, что мы были и не только, но и любили. Вот так же держали его в руках предки моего Алеши.
И, немного помолчав, взволнованно уточнила:
— Значит мы — Томилины, а Мария Генриховна была матерью моего Алешеньки? — и мне — Продолжай Гошенька
— А еще я держал в руках наш семейный альбом, где отец сначала маленьким был, со своими родителями, нарядный такой, потом, когда уже у няньки рос, одежду простую носил. Альбом завернул в рогожу и закопал в нашем саду. Еще кроватку деда и многое другое закопал. Коллекцию старинных монет, ну копилку с его детских лет. Все что после грабежа осталось, матушка перенесла во флигель. Будто склад поломанных вещей. Мама, если бы вы знали, как они любили друг друга, ну родители моего отца, бабушка юная и дед–генерал.
— А я как любила твоего отца! Меня с одного ужасного лагеря направляли в другой, но разбуди ли бы меня в любое время ночи и спроси ли бы, чего бы я больше всего хочу, ответила бы: «Видеть его». А потом уже умереть можно.
— И бабка моя так любила своего генерала. И ей не терпелось умереть, чтобы встретиться с ним. Для чего? — удивился я.
— А затем, — ответил Иван Иванович, — любовь есть смысл жизни. Если она тебя посетила, значит, ты жил. А если ты жил, то и умереть не страшно.
— Можно же и без любви жить, — возразил я.
— Зачем, — спросил Иван Иванович, — чтобы кушать? Впрочем, у вас все впереди, Гоша, или как мне называть теперь вас в связи с вновь открывшимися фактами? Вы же князь? А я простой столбовой дворянин. Вам теперь Аристарх Андреевич компания. Он граф по рождению.
Я промолчал. Тогда Иван Иванович вновь обратился уже к нам с матерью, показав на медальон:
— Спрячьте его, и подальше. Терять эту вещь вам никак нельзя.
Но лицо матери вдруг преобразилось, она с жаром воскликнула:
— Нет, я его хоть под кофтой поношу. Он по закону мой. Правда, сынок?
Любуясь моей матерью Иван Иванович говорил:
— Как же вы, женщины, загадочны. Что же вас так прельщает все блестящее, в то время как нам нужны только вы?
И последние слова: «Нам нужны только вы», были сказаны с особой нежностью.
«Он что же, любит мою маму? — удивился я. — А как же жена Лида?»
Но Иван Иванович после этих слов собрался уходить. Мать смутилась, но, справившись с собой, спросила его:
— Что же вы не позвали к нам Аристарха Андреевича?
— Я заходил к нему, его дома нет. А сейчас уже поздно. Вам, Элен, и Вам, мой юный друг, отдыхать пора. Добрых снов, — пожелал нам Иван Иванович и ушел к себе.
После его ухода мать пояснила:
— Ты, сынок, не смотри на то, что он худой и плохо одет. По его учебникам преподавали в университете. Но теперь его фамилию кто–то вычеркнул. А другие фамилии, ничего не значащие, остались там, украли его труд.
Мы долго еще говорили обо всем, и впервые засыпая с мамой под одной крышей в маленькой землянке, подумал — жизнь не так страшна как кажется, я не один; со мной и мама, Иван Иванович, еще какой–то Аристарх Андреевич и ребята со двора.
В середине лета я уже был «своим» в Колькиной компании и оббегал с ними все окрестности. Однажды, повел он меня на Холодное озеро и пояснил:
— Оно бездонное и здесь никто никогда не купается, может в колодец засосать.
Действительно, озеро было круглым, диаметром не менее двухсот метров. И вода очень чистая, снеговая с холмов стекала, как в чашу.
— Сюда метеорит, должно быть, упал, — заметил я вслух.
— Хочешь искупаться? — спросил Колька.
— Нет. Место не исследованное. Но когда вырасту, обязательно организую экспедицию, чтобы измерить глубину и достать образцы того, что туда с неба свалилось.
Ребята с удивлением слушали меня, пока кто–то не пожаловался вслух:
— Есть охота, пошли на Летовку — квасу попьем.
— Туда на лето коров и лошадей сгоняют пастись, потому и называют это место Летовкой, — объяснил Колька. — У них там большая бочка с родниковой водой. Они бросают в нее ржаной хлеб, и от жары квас образуется. Пастухам не очень нравятся наши набеги. Мы весь хлеб обычно из бочки выгребаем. Но квасу попить разрешают.
Мне показали и скалы и небольшие пещеры. Там мне очень понравилось. Не верилось, что в голой холмистой степи вдруг такой живописный уголок. А километров в пяти, текла речка с неровным дном. Пересыхая летом, она образовывала озерца, которые ребята называли солянками. У них даже номера были. Но купались и ныряли в воду мы обычно на третьей солянке, где на дне не было валунов.