Подержав гитару в руках, я с сомнением произнес:
— Аристарх Андреевич, она почти новая, ни как не могу ее принять. У меня нет денег, чтобы ее у Вас купить.
— Да разве, юноша, я не сказал, что это подарок? Сделайте мне приятное и освободите меня от нее. А то она мне, только воспоминаниями, душу надрывает. Может быть, когда и повеселите старика игрой на этом инструменте. — И тут же спохватился:
— Да что же мы стоим? Элен, присаживайтесь, пожалуйста. — Он подал матери стул, затем достал еще с полки папку, которую тоже протянул мне.
Пока взрослые разговаривали, я рассматривал вырезки из журналов и газет, фотографии, в основном, военно–морской тематики дореволюционного периода. И нашел знакомое волевое, одухотворенное лицо, в адмиральской форме.
— А этот человек мне знаком, — громко сказал я Аристарху.
; — Да ну? — усомнился он. — Вы не ошиблись, юноша? Для знакомства с этими людьми вы слишком юны.
— Да нет же, уверяю вас. Это же Александр Васильевич Колчак. Вот внизу надпись подтверждает мои слова.
Аристарх подошел ко мне.
— И как же он вам знаком? — спросил он.
— Не он сам. Его фотография в нашем семейном альбоме. В альбоме моей матушки, вернее ее отца. Только там он совсем молодой. Ей Колчак приходится каким–то двоюродным дядей.
— Да, — тихо заговорил Аристарх, оглядываясь на дверь, — это адмирал Александр Колчак, который получил от географического общества за открытие золотую медаль, а за японскую компанию — золотую саблю. Адмирал Колчак, под командованием которого мы одерживали на Балтийском и Черном морях блестящие победы. Это великий человек и яркая личность. Талантливый адмирал Советам не нужен был. Его расстреляли в 20‑м году. Перед смертью он попросил дать ему возможность проститься с любимой женщиной. Но люди, вернее худшая ее часть, расхохотались ему в лицо. Им это чувство было неведомо. Убивали лучших.
Иван Иванович сказал ему:
— Ну, граф не скромничай, покажи Гоше и о себе в тех вырезках.
— Здесь и про вас написано? — удивился я. Мать подошла к столу и наклонилась к альбому.
— Может это никому не нужно, — вздохнул Аристарх.
Но Иван Иванович тоже подошел к столу, переложил несколько листов, нашел нужную страницу журнала и, ткнув пальцем на фотографию.
На ней я увидел совсем молоденького морского офицера. И надпись: «Гордость Балтийского флота мичман граф Аристарх Вершинин».
— Это вы? — удивился я.
— Да, молодой человек, как видите, до адмирала, как это должно было быть, так и не дослужился. В Харбине, а до этого в скитаниях по миру в поиске новой родины, проходила моя дальнейшая жизнь. Вот и сейчас, старый дурак, поверил советской пропаганде в Харбине и вернулся. Таких как я в Россию–то и не пустили. А сюда, на не пригодные для жилья места поселили, в полупустыне, на азиатской земле. Эту папку, Григорий, я бы тоже подарил вам, но вы возрастом не вышли. А где ваш семейный альбом?
— Рогожей обмотал и закопал в нашем парке под ведром, перед смертью бабки, — ответил я.
— Вот, вот. Советам только это нужно. Закопать память молодых. Вернее, чтобы вы ее глубже закопали. Все богатства Великой империи они собрали в единый котел, и теперь распределяют его между собой. Они накопят их еще и для своих внуков. И вы, Григорий, не будьте дураком, учитесь, пробирайтесь в эту власть, чтобы своих детей и внуков обеспечить И пусть Боги хранят Вас.
Я ушел тогда от Аристарха раньше, чем мать и Иван Иванович. С собой унес не только гитару, но и чувство глубокого уважения к старшему поколению. Аристарх показался мне намного интереснее, чем Иван Иванович. И я стал часто навещать его. Нас роднила любовь к истории греков, римлян. И просто мне было с ним уютнее, чем с Иваном Ивановичем. Тот всегда серьезный, неулыбчивый. А Аристарх в разговоре со мной часто еще и переходил на французский. Да и любил он нас с матерью.
В сентябре мать записала меня в школу, как Кузнецова Гошу. Это посоветовал ей Иван Иванович. Он наказал нам скрыть по возможности все, что касается Григория Томилина. Дальновидным был старый профессор, прозорливым.
Директриса обрадовалась мне — отличнику и бумаги из прошлой школы как–то не запросили.
После школы я делал что–то по дому, учил главу за главой из поэмы Пушкина «Евгений Онегин» и, действительно, радовал этим мать. Потом убегал на улицу к ребятам. К тому времени наша маленькая шайка научилась довольно быстро перемещаться. Школа еще не знала, какие подвиги совершает их отличник в свободное от занятий время. Однако, я по прежнему ломал голову, как с помощью награбленных денег купить себе приличную обувь. Просто стыдно было ходить в рваных ботинках в школу, и к тому же надвигалась зима.