Мне хотелось признаться Эле в том, что у нас много золота, но, вспомнив слова Ивана Ивановича «не впутывай Элю», я прикусил язык.
Прижавшись ко мне, она спросила
— Мы не будем жить вместе?
— Не будем в одной комнате, пока. Потерпи, я всегда с тобой. Завтра мы скажем моей маме.
— А Лиде признаемся?
— Нет, нельзя. Пусть только мы вдвоем и мама моя знает.
Вечером мы с Элей вывели маму в дальний угол сада, посадили на скамью, и я попросил ее:
— Мама, это то хорошее, что я хотел тебе сказать. мы вчера поженились. Я люблю Элю.
— Мы любим друг друга! — с жаром поддержала меня Эля.
— Как поженились? — изумилась мать, но тут же справилась с собой, — Даже не знаю, что сказать. Вы еще так юны, почти дети… Ну, раз уж вы поставили меня перед фактом, будьте счастливы. Мне очень хотелось, чтобы вы когда–нибудь поженились, но так рано…
Эля с жаром ответила:
— Я так рада, что у меня теперь есть мама, это Вы, тетя Лена, теперь я вам буду дочкой. Вот увидите, мы с Гошей будем хорошо жить и вы с нами. Гоша увезет нас на юг. Там персики зреют. Правда, Гоша?
У мамы на глазах появились слезы, но мне не понятна была их причина. А через несколько дней, в разгар нашего с Элей счастья, мама умерла. Аристарх, Лида и Эля плакали на ее похоронах, я плакать не мог.
ЧАСТЬ III
После похорон матери, к нам с Элей стали наведываться какие–то люди из комиссии по делам несовершеннолетних, решать наши судьбы. А еще через неделю арестовали Витьку. Ему пригрозили расстрелом за похищение ценностей в особо крупных размерах. И он признался, где хранит их. Ничего в моем сарае не нашли, но меня все равно арестовали, слава богу Эля в это время была в школе. Честно глядя в глаза следователю, я признался, что воровал, отдавал Витьке наворованное, а он мне за это платил деньги. Но о драгоценностях ничего не знаю. Он поменял замок на сарае, отдал мне только ключ от двери, а о погребке я ничего не знал. Однажды пошел в сарай, увидел выдранный замок, но уголь и дрова не украли. Витька не поручал мне охранять погребок и то, что он там спрятал.
Два следователя шептались между собой, но я все–таки расслышал, что про меня говорят.
Один:
— Нужно его сажать за групповые грабежи.
Другой:
— Ты посмотри на его смазливую рожицу. Он врет как взрослый рецидивист.
— Да брось ты, скажешь еще на пацана — рецидивист. Можно же проверить это.
Шепот стал тише.
На скамье подсудимых оказалась вся наша шайка–лейка. Из малолеток — только мы с Колькой. Кольке присудили три года, мне — пятнадцать лет, как соучастнику ограбления ювелирного магазина. И не снизили срок, хотя адвокат доказывал мою невиновность. Витька получил «вышку».
Как ни странно, но в детской колонии меня никто не бил, как я ожидал. И даже наоборот, со мной сдружились трое взрослых ребят. Они говорили, им по восемнадцать, но казалось, что они старше. Сначала по одному, потом все трое стали уговаривать меня бежать. Я почти согласился. Но мой ровесник Борька перед сном шепнул мне:
— Это подсадные утки, милиционеры. Я слышал, ты им скажешь, где золото, и тебя здесь снова запрут, а все себе возьмут. У тебя правда золото есть?
— Откуда, — искренне удивился я.
— Убежать и так можно. Только стриженых сразу ловят на воле. Вот если бы где–нибудь отсидеться. А если в поселке, к моей бабуле? Привет передашь. Скажешь, меня выпускают скоро, нужно одежду гражданскую и свидетельство о рождении. Кепку не забудь. Сегодня я тебе помогу, а завтра ты мне. Свидетельство вернешь, когда сможешь. Адрес запоминай.
И мальчишка подробно рассказал, как добраться до поселка и научил меня, как сбежать из детской колонии:
— Начальство ворует кирпич для себя, и складывает его в специальном длинном ящике под брюхом грузовика. Но не всегда. Ты время выбери, чтобы спрятаться туда. Они же тебя нарочно посылают то белье, то матрацы, то доски на грузовик складывать. Сделай вид, что залез в кузов, что–нибудь поправить. А сам аккуратно сползи с другой стороны и под брюхо.
Я поблагодарил Борьку и пообещал не забыть его. Но отблагодарить по настоящему смог только 20 лет спустя и то инкогнито.