— Вот и вино осталось с новоселья, мне только на днях выдали ордер на квартиру. А до этого в бараке жила. Квартира это такое счастье для нас с тобой!
— А кто это тебе, за здорово живешь, квартиру дал? Переспала с кем, что ли? — ехидно спросил я.
Это откровенное хамство Эле не понравилось. Она слегка нахмурилась, потом воскликнула:
— Хлеб забыла на кухне!
Когда она вернулась и заняла свое место, я уже налил себе вина, демонстративно выпил его один, сказав:
— Ну, рассказывай, как жила без меня?
— Гошенька, я буду рассказывать, а ты ешь. Даже не знаешь, как я ждала этого дня! Когда тебя забрали, Лида, ну ты должен ее помнить, дедушкина жена, В общем, Лида меня увезла в Усть — Каменку. Устроилась в театр оперетты и меня туда устроила. Я в вечерней школе училась. Конечно, в дни спектаклей пропускала уроки в школе.
— Так ты в оперетте кордебалетничала? То–то ты такая гибкая, как пантера, — подозрительно оглядывая ее, переспросил я.
Эля намеренно не замечала мой тон и просто ответила:
— Ну да. Лида меня устроила. По окончании школы поступила заочно в пединститут на биологический факультет.
— Ну, ты давай, давай, не уклоняйся в сторону про кордебалет, — грубо оборвал я ее.
Эля снова растерялась было от моего тона, но, усмехнувшись, продолжала:
— А выгнали меня из кордебалета. Вернее, перевели в уборщицы.
— Так, — подумал я, — сейчас я вытащу из нее всю информацию о ней.
— Гоша, — грустно глядя на меня, продолжила она, — я тебя, тебя одного ждала. Тебе верной хотела быть. А этот помощник режиссера стал волочиться за мной. Влюбился. Все повторял: «Ты — смысл моей жизни! Без тебя мне белый свет не мил!» И когда я ему отказала, он сделал попытку свести счеты с жизнью, а в записке указал на меня. Что я его чувства не разделила. Хоть он жив остался, меня перевели в уборщицы. Но я была не виновата. Не стала ждать, пока мне трудовую книжку испортят, лишь бы какую запись сделают и сама подала заявление об уходе. Ушла в домработницы к вдове японского посла. Его еще до войны в 1937 году расстреляли, вдова эта в лагере срок отбывала, как член семьи изменника Родины. Ее дочь Соня, моя ровесница, прошла через то же, что и я. А теперь эта Соня вроде, как замужем, а живет с ребенком у матери. У вдовы на полке я обнаружила книгу «Искусство Гейши». Это заинтересовало меня. И вдова взялась обучать этому искусству и меня, и свою дочь Соню.
— Гейши, это, кажется, восточные проститутки? — запивая вином котлеты, ехидно спросил я.
— Нет, тебя неправильно информировали. Это искусство быть женщиной.
— Конечно, ты образована, а я только, только из лагеря освободился и дуб дубом. Куда нам до вас? — сделав вид, что обиделся, отвернулся от нее.
Эля расстроилась, но продолжала:
— Гоша, ты просил рассказывать, как я жила без тебя. Мне нечего чего–то скрывать от тебя. Так вот, два года работала я у вдовы японского посла и многому у нее научилась, решила совершенствоваться в твое отсутствие, о тебе только и думала, чтобы ты, выйдя на свободу, обрадовался.
— И на мне будешь испытывать то, чему тебя эта дама научила?
— Гоша, я буду с тобой искренней, если ты заранее не решишь для себя, что мое поведение не достойно твоего уважения. — Эля чуть не плакала и мне ее уже стало жаль. Она помолчала и продолжила:
— Пришло время окончания учебы в институте, и нужно было пройти практику в школе. Потом я преподавала. Все было хорошо, пока мы, в моем выпускном классе не заговорили о поведении юных девушек. Им очень нравились разговоры о Гейшах. Мы по своей инициативе создали кружок Гейш. В него вошли все девочки из моего класса. Им мои уроки нравились. И одна из них поделилась со своей матерью, профсоюзной дурой, извини за выражение. Меня со школы с треском выгнали. Вот вернулась сюда, в Караагач, ждать твоего возвращения. Устроилась дворником в домоуправление из–за ведомственного жилья. Комнату мне дали в общем бараке. А тут, в это время стало можно на двух работах работать, иметь трудовые книжки. Устроилась еще уборщицей в исполнительный районный комитет. Встала на очередь на квартиру. Все о тебе, Гошенька, думала, чтобы и жилье достойное у нас с тобой было. Я еще и шила, заказы на дом брала. Помнишь, ты матери машинку швейную купил? На ней до сих пор шью. Какая у тебя была прекрасная мама! Ты все помнишь?
— Помнить–то я помню. Но ты сильно изменилась. Вон, какая ладная да красивая. А я хромой, больной. На что я тебе теперь?
Эля встала с места, подошла ко мне и обняла за шею, заглянула в глаза и сказала: