— Прости, я еще сплю. Позвони позже, — ответил я и положил трубку.
Голова у меня, как раз, была свежа. Пока я говорил с Инной, соображал: «А где же Эля? Она что, ушла?» В квартире ее не было. На столе пустая бутылка коньяка, одна рюмка, один столовый прибор, один стул, и никаких следов ее пребывания. Она что, хочет сказать, что этот праздник привиделся мне? Приснился? И я понял. Эля дурачит меня. Будет отрицать вчерашнюю ночь со мной. Ее поступок был приступом тоски, отчаяния. Теперь ее будет трудно достать. Мне придется завоевывать ее заново. И уже не сомневался. Никого кроме нее никогда не захочу видеть.
Напрасно я караулил Элю на лестничной площадке, у подъезда и даже на автобусной остановке. По–видимому, она решила переночевать у своей приятельницы.
— Только бы она не долго от меня пряталась, — подумал я, вспомнив об отпуске, о заказанных билетах на самолет для нас троих.
Времени оставалось мало. Но к обеду следующего дня Эля вернулась в свою квартиру. Я позвонил Аристарху, что заеду за ним через полчаса, надеясь, с его помощью, уговорить Элю полететь с нами на юг.
— Не нужно за мной заезжать, я сам приеду, — пообещал он и приехал довольно быстро.
Странно, но я почувствовал робость перед ее дверью, несмотря на то, что за моей спиной стоял старый мичман. Эля открыла дверь и, как я и ожидал, удивленно спросила спокойным тоном:
— Что случилось, Григорий Алексеевич? Чем обязана?
Я растерялся, чего со мной никогда раньше не бывало. Сделав шаг в сторону, показал на Аристарха, и тоже, как посторонней, ответил:
— Елизавета Владимировна, у нас к вам разговор, вы впустите нас в квартиру?
— Проходите, — сказала она, вглядываясь в лицо Аристарха.
Я представил его. Она пригласила нас к столу, угостила чаем и печеньем и спросила Аристарха, не глядя на меня:
— Так, чем обязана? Какое у вас ко мне дело?
Аристарх напомнил ей о знакомстве с ее дедом. О том, как он ухаживал, в ее отсутствие, за его могилой. Сказал, что припоминает и ее, такой еще тонкой былинкой. Сделал ей комплимент по поводу ее нынешнего вида. Эля улыбнулась ему, но, чувствуя, что я не свожу с нее глаз, тут же стала серьезной и повторила свой вопрос. Аристарх ответил просто:
— Григорий Алексеевич приглашает нас с Вами отдохнуть в одном большом красивом особняке на юге. У него там дела, а я рад там отдохнуть. Но двоим мужчинам не справиться, нужны женские руки. А у вас тоже, кажется, отпуск. Не могли бы вы составить нам компанию? Если да, то требуется ваш паспорт, чтобы взять билеты на самолет.
Эля удивленно переводила взгляд то на Аристарха, то на меня, и вдруг, как ребенок, жалобно спросила нас обоих:
— А море там будет?
Узнав, что там и море, и скалы, и сады, обрадовалась. Но насмешливая улыбка скользнула по ее лицу, когда она снова взглянула на меня. Что могло означать — «Напрасно надеешься». Я был наготове и ответил ей твердым взглядом, в котором был вызов. Мысленно я передал ей: «Посмотрим, чья будет победа в этой игре! Теперь, когда я покончил с твоим Гошей Кузнецовым и знаю о тебе почти все, а ты обо мне еще ничего не знаешь, козыри в моих руках!» Умоляюще сложив руки скорчил такую мимику, что Эля рассмеялась. Я понял, лед между нами растоплен, но она не желает признаваться ни себе, ни мне, что провела ночь в моей постели. И мне эта игра нравилась. Мы понимали друг друга без слов.
Через три дня мы уже летели на юг. А несколькими часами позже катили автобусом к моей усадьбе. Эля откровенно восхищалась при виде буйной зелени и берега моря. Между нею и мной сидел Аристарх и улыбался. Он хорошо перенес дорогу и тоже радовался за нас, вероятно, вспоминая свою молодость, и чувства, которые в это время переживал.
Пелагея Степановна встретила меня на автобусной остановке, как родного.
— Найденыш приехал! — воскликнула она, обнимая меня.
Я представил Элю, как свою сотрудницу и помощницу, а Аристарха — ее дедом и достойным человеком, воевавшим еще с Колчаком.
По дороге в поместье, Пелагея Степановна рассказала моим попутчикам, каким маленьким и беспомощным подкинули меня. А Эля при первой возможности ехидно шепнула мне:
— Вы оказывается подкидыш, Григорий Алексеевич!
Я скорчил виноватую рожицу, А Пелагея Степановна и на следующий день все радовалась моему возвращению домой (санаторий она считала своим домом). И продолжала рассказывать Эле и Аристарху подробности моего появления в санатории, почти тридцать лет тому назад, не забывая рассказывать и о моих детских годах.
Эля снова язвительно шепнула мне:
— Теперь, Григорий Алексеевич, я все о вас узнаю!