А Пелагея Степановна от радости встречи со мной торопилась вспоминать мою жизнь во флигеле с матушкой, как хорош был парк, когда сначала Мария его подметала, а потом и «Гришенька».
— Так вы, Григорий Алексеевич, были хорошим дворником? — спросила Эля и столько лукавства было в ее тоне. Я пожалел, что не нахожусь с нею наедине. Но тогда она не посмела бы безнаказанно говорить со мной в таком тоне. А Пелагея Степановна перевела разговор на свои болячки, коим уже не было числа. Посмотрела на Элю, черной завистью позавидовала ее молодости и как простая женщина из народа, пообещала ей в старости все свои болезни таким тоном, что я, не будучи суеверным, сложил фиги в карманах, и три раза, как мне показалось, незаметно поплевал через левое плечо. Эля это заметила и повторила этот ритуал и тоже поплевала.
— Ну наконец–то мы нашил общий язык, — прошептал я ей и уже, чтобы остановить поток жалоб на здоровье старой кавалеристки, предложил Эле и Аристарху пройти к могиле моей приемной матушки.
Пелагея Степановна сопровождала нас. Старуха что–то в газетах вычитала, или кинофильмов про гражданскую войну насмотрелась, и ее понесло, как героически сражался здесь молодой красноармеец. Прежде, чем погибнуть, он расстрелял здесь не менее тридцати белогвардейцев. Этот герой был мужем юной Марии, которая до самой смерти оставалась ему верна, и найденышу, то есть мне, дала имя и фамилию своего мужа. Она все говорила и говорила, а я уселся на скамейку и, как когда–то матушка гладила рукой могильный холм своего генерала, так и я провел рукой по яркой изумрудной, еще невысокой траве на могиле моей бабки. Эля с Аристархом отошли в сторону и любовались цветущим парком.
— Слышишь, Гриша, — прервала мои воспоминания Пелагея Степановна, — пойдем, с дороги покушай, да гостей своих к столу зови. Я уже позвонила твоим одноклассникам, скоро подойдут. Навещали меня, про тебя спрашивали. А ты все не писал и не писал. — укоряла она меня.
— Не люблю я письма писать, звонил же вам! — ответил я, вставая со скамьи.
К ужину пришли Костя с женой и Настя с мужем. Костя очень гордился тем, что работает в поселковом совете председателем, а его жена там же — секретарем–машинисткой. Настя тоже дала понять, что «вышла в люди». «Мать грамоты не знала, а я — мастер мебельного цеха», — хвасталась она.
Костя, подвыпив, признался:
— Когда Пелагея Степановна позвонила мне, я не стал всех одноклассников звать. Так, кто спился, кто еще что–то И говорил, говорил о себе. Самое забавное оказалось для Эли то, что и его фамилия, и фамилия Настиного мужа, были Томилины, как и у меня. Эля удивилась и тому, что деревни по дороге, когда мы ехали автобусом, встречались с похожими названиями: «Томилино», «Большая Томилинка», «Малое Томилино».
Костя объяснил ей:
— Здесь княжеские владения были и население — были их крепостные, все Томилины. Церковь Томилиных до сих пор стоит. Ничего, ждем, когда поп помрет, тогда и приход закроем. Ну, и люди, конечно, сплошь Томилины. Особенно, в Большой Томилинке. В тридцатых годах, когда уже колхозы организовали, разобраться кто есть кто, удавалось с трудом. Рассказывают, когда из центра «партейного» рабочего прислали, он это дело быстро разобрал. Одним велел оставаться на этой фамилии, другим велел писаться Волковыми, а светловолосым — Белыми, темноволосые — Черновыми должны были стать. Хоть малограмотным был, а слыл остроумным. Ну, и почитай во времена крепостного права от этих князей не мало детей в крестьянских избах нарождалось, на правах первой ночи. Вот и я, наверное, из тех княжеских кровей! — спесиво закончил свои познания Костя.
Пелагея Степановна, ревнивый хранитель Советской власти, сделала ему замечание:
— Стыдно, Константин Петрович! Вы же член партии. Лучше бы гордились своим дедом–красноармейцем, да отцом–солдатом, что погиб в Великую Отечественную. Неграмотные были, а герои.
— Да, это я шучу, — отрекся Костя от своих слов.
Я же, приглядевшись к Косте, нашел кое–какие дедовские черты и поверил, что, видать, соблазнился мой прапрадед смазливой молодой крепостной крестьянкой. А то бы откуда, из ленивой и не просыхающей от пьянки, крестьянской семьи, вышел такой вот Костя. Правда, в школе, помнится, он ругал на уроках, на чем свет стоит, Белую гвардию и всю династию царей Романовых, а заодно, местного барина, генерала, князя Томилина.
Настя, когда–то неравнодушная ко мне, ревниво разглядывала Элю. Муж ее, тракторист Васька Томилин, уж совсем не вписывался в эту господскую гостиную. Ни он, ни его трактор никогда еще трезвыми не были. И за то, что Настя его сдерживает и не дает выпить лишнего, а на столе вон сколько водки и вина, достанется ей от мужа дома по первое число.