Ничего интересного я там, сказать по правде, не обнаружила, только несколько вазончиков с бурыми, неказистыми на вид растениями, которые я сразу же окрестила „лопухами“. Ну хочет себе муж лопухи выращивать, так бога ради. Чем бы дитя не тешилось, абы не вешалось. Знала бы я тогда…
Лопухи себе росли, я привыкала к планете, муж привыкал к работе и казался собой очень довольным. И все было бы хорошо… до того проклятого утра, когда он мне заявил:
— Сегодня у меня особый день.
Моя рука застыла над вазой с подаренными друзьями персиками.
— А именно?
— Пойду показывать начальству алькандию.
Видимо, в глазах моих отразилось столь явное непонимание, что даже мой чокнутый муженек осознал — я понятия не имею, что это за „алькандия“ и с чем ее едят.
— Вот! — с довольной рожей он поставил на обеденный стол тот самый вазон с фиолетовым убожеством. — Смотри! Неизвестный до сих пор науке вид.
Муж поднес к вазону веточку какого-то растения с белыми листиками, красиво украшенными ярко-красными прожилками. Бурое растеньице вдруг тряхнуло стеблем, будто узнавая старого знакомого, и начало стремительно светлеть. Листья истощались, становились более хрупкими, почти прозрачными, превращаясь в красивую и живую копию той ветки, что держал в руках мой муж.
— Растение-хамелеон, — с гордостью сказал Сташек. — В отличие от оригинала, неприхотливое и очень живучее.
Начальство растеньицу обрадовалось, но приказало его пока в зоологический сад не высаживать, а подержать некоторое время в „изоляторе“ и понаблюдать.
Той же ночью нас поднял с кровати громкий стук в дверь. Муж быстро оделся и вскоре вернулся в сопровождении негуманоидов в синей форме отдела безопасности.
— У вас имеются другие экземпляры данного растения? — сухо спросил карманный переводчик на поясе похожего на большую ящерицу незнакомца.
— Да… — тихо ответила я за мужа, показывая на ширму.
Видя, с какой тщательностью ребята упаковывают „лопухи“ в капсулы с жидким азотом, я почувствовала неладное. И не зря. Меня вежливо попросили одеться и пройти с мужем на кухню. Сташек невозмутимо уселся в кресло, я встала за его спиной, а ящерицеобразное существо начало допрос:
— Откуда вы взяли ирлению?
— Что? — тихо переспросил муж.
— Откуда у вас это растение? — перевел механический голос грозное шипение ящерицы.
— Один из поставщиков передал.
— Имя?
— Не помню.
— Раса? Внешность?
— Негуманоид… с клешнями такой… они для меня все на одну морду.
Судя по грозному шипению, сказанное инопланетянину в униформе не понравилось. А мой муж? Мой муж выглядел все так же холодно-невозмутимо, как будто всерьез не понимал, с чего бы это его подняли с кровати.
— Вы выносили ирлению за пределы квартиры?
— Я действительно должен вам отчитываться?
— Отвечать!
— Выносил.
— Куда? — мне показалось, что в гортанных звуках, переведенных машиной, послышался страх.
— В заброшенный сектор 305. В сектор 154, там, вроде, атмосфера для него подходящая. В сектор 23, там эта фиалка все никак не могла размножиться, вот и подумалось, что в компании дело быстрее пойдет, может и еще куда… не помню.
— Идиот! — не выдержал негуманоид, хватая Сташка за ворот рубахи. Тонкая ткань треснула, обнажая шею мужа. Увидев вязь татуировки, негуманоид дернул хвостом и что-то ненавидяще зашипел.
— Элита, — милостиво перевел механический голос. — Что ни сделает, сука, а все равно уйдет безнаказанным.
Сташек оказался неправ — растение науке было очень даже известно. И если б только науке… еще, увы, и департаменту безопасности. Сташкин „хамелеон“ действительно оказался страшно живучим, а еще не любил соперников. Это он только поначалу красился под соседей, а потом, потравив все вокруг и как следует разросшись, вновь становился бурым некрасивым уродцем.
Это было началом. Только за несколько часов невинная с виду ирления разрослась бурым ковром… и полезла в другие сектора. Как она умудрялась пересечь силовое поле, никто не знал, но факт оставался фактом: „лопухи“ не брали ни химикаты, ни огонь, да ни черта их не брало — к утру над выжженной землей вновь появлялись милые бурые росточки.
Вскоре планета перешла на карантин.
Через две недели из „многоцветной“ превратилась в „бурую“.
Через месяц на ней погибла не только вся растительность, но и практически все животные. Даже мой милый мишка. Жрать эту бурую дрянь не мог никто, гусеницы и те отказывались. В результате на планете осталась исключительно только ирления, над которой парил запах разлагающихся тел — сотрудники народного парка „Сира“ не успевали убирать мертвых животных. О приеме туристов более и речи быть не могло.