Скоба только успел подумать о возможной еще одной ночевке в избушке, как раздался голос его первого приятеля и помощника Шишки:
– Едут!
И, еще не глянув в окно, по интонациям, главарь шайки понял: появились на проселочной дороге именно такие, каких ждали.
– Едут! – подтвердил, возникая на пороге, пуская" в избу морозные клубы, коротконогий малый со странной кличкой Крахмальный Грош.
Уверенной, не расплескавшей к сорока годам силы рукой Скоба сгреб свою медвежью шубу, нахлобучил малахай, шагнул за дверь.
Сразу увидел в цуговой упряжке пару коней каурой масти, и двоих седоков в розвальнях разглядел, хоть пока около версты отделяло.
Повозка приближалась к косогору. Дорога особенно близко подходила, прямо-таки прижималась к его подошве в том месте, где стояла избушка. Всего-то и дел: выждать, пока копыта коней ступят на этот прижим и мигом по неглубокому снегу скатиться вниз, очутиться около самой повозки. Впрочем, пока Скоба, Шишка и Крахмальный Грош стояли около избушки, двое из сообщников предусмотрительно переместились поближе к санной дороге.
Скоба нашарил в кармане, вытянул край замызганной красной тряпицы. -Убедился: на месте, и тотчас снова спрятал. Не случайно проверил: по взмаху тряпицей все его люди придут в движение.
Чем ближе повозка, тем внимательнее глядел: не на ездоков, они его не интересовали, – пытался угадать степень усталости коней; сколько пробежали и на что еще способны нынче; какой отдых для восстановления сил понадобится. Верст пятнадцать еще пробегут легко, а там отдых задать.
Думая, не забывал примечать, что рыжеватая конская масть уже мелькает внизу между зеленохвойных веток. Тряпица появилась в руке, поднял над головою, потряс ею и степенно, как подобает главарю, направился вниз. Даже не подумал глядеть, как живо мотнулись к повозке по его знаку.
Когда приблизился, ездоки уже были вытолканы из саней. Шишка красовался в крепкой дохе одного из них. Свою латанную одежонку Шишка великодушно кинул под ноги обобранному владельцу дохи. Тот не спешил облачаться в «подарок», да Шишка и не настаивал, азартно обшаривал, выворачивая наружу карманы путников.
Не оставался без дела и Крахмальный Грош, переворашивал сено в санях: вдруг да под ним что запрятано.
– Одна саренка, – разочарованно сказал Шишка, подкидывая на ладони мелкие монеты.
– Откуда и куда? – сурово справился у недавних владельцев повозки Скоба.
– Из города в Наумовку. За продуктами, – ответил тот, с которого сняли доху.
– Без Денег? – с сомнением усмехнулся Скоба.
– Так к сестре...
– Лошади твои?
– Нет своих. Под залог взяли у татарина.
– Ну, а я у тебя под залог, – ухмыльнулся Скоба, садясь в сани.
– Не надо, а... Что скажу хозяину, – жалобно, со слезой в голосе, проговорил лишившийся теплой собачьей дохи.
– А скажешь, хвалил и его лошадей, – весело отозвался Скоба. – Поехали! Но-о! – распорядился под дружный смешок приятелей, сам вожжой понаддал по крупу коренника.
Отъехали сажен двадцать-тридцать, крахмальный Грош обернулся. Ограбленные все продолжали стоять.
– Где-то раньше их видел. Обоих.
Никто не отозвался. Проехали еще с десяток сажен.
– Вспомнил! – Крахмальный Грош ударил себя по лбу. – Этот вон, который молчал все время, свечами торговал в кафедральном соборе.
И опять никто не откликнулся (эка персона – свечами торговал). Но Крахмальный Грош и не ждал удивлений, продолжал:
– Он этими свечами по великим праздникам торговал. Как почетный староста!
На сей раз безучастным не остался ни один. Многого могли не знать, а то, что почетным старостой кафедрального, то есть главного в губернии, собора случайного, без имени и состояния человека не выбирали, – это было известно всем.
А Крахмальный Грош не унимался, память его выуживала новые подробности:
– Шагалов это. Купец первой гильдии. Дом его на Соборной площади стоит. А тот, с какого доху содрали, – он на секунду пятерней вцепился в меховую обнову Шишки, – в главном магазине у Шагалова распорядитель старший.
– А ну назад! – велел Скоба. И быстро развернутые на узком санном пути кони резво помчали навстречу потерпевшим хозяевам, жертвам грабежа.
Хотел не хотел лишившийся дохи, а мороз заставил облачиться в верхнюю ветхую одежонку, кинутую Шишкой. Вид у него сразу стал донельзя потешный, скоморошеский. Грабители на это не обращали внимания, настроены были серьезно.
– Так в Наумовкук сестре, говоришь? – грозно спросил Скоба.
– К ней...
– А чего ж ты... – Скоба матерно выругался, – лучше хозяина в дорогу снарядился?
– Какого хозяина?
– А рядом с тобой стоит.
– Так какой он хозяин мне, сродственник он.
– Звать как сродственника?
– Головачев. Оба мы Головачевы. – Облаченный в дранье с чужого плеча попытался улыбнуться. Улыбка не далась.
– Во едет на небо тайгою <Едет на небо тайгою – врет>, – не выдержал Крахмальный Грош. – Ты-то, может и Головачев, а вот он – Шагалов. Петр Иннокентьевич. От Тюмени аж до самого Иркутска богатей известный. Миллионер.
– Сам-то чего молчишь! Аль язык отсох? – Скоба шагнул к тому, о ком шла речь – коренастому мужчине с еле заметным застарелым шрамом на щеке, одетому в крестьянское.
– Ну, Шагалов... – хмуро подтвердил свое имя купец. – Был миллионер, да весь вышел.
– Большевики ощипали?
– Все. Кому не лень было.
– Так что теперь за милостыней в Наумовку ездишь?
– Выходит.
– Будет врать-то. Я, на дорогах стоя, состарился. За харчами и к матери так не ездят. Опять же, имя чего таил, а? Нет, купец, другое у тебя на уме.
– А ты проверь.
– В Наумовку ехать? Недосуг. – Недолго Скбба молчал, потом приказал: – Вяжи их, ребята! С собой повезем. – Голос главаря зазвучал неожиданно резко и зло. Знавшие его близко боялись таких интонаций.
Когда опять лошадей развернули в нужном направлении, готовы были отправиться, главарь предупредил: