— Good-bye! Good-bye!
Внезапно в капитане проснулось слепое ожесточение: а не предоставить ли этой старой калоше плыть самой по себе? Чтобы ей больше не огибать эти проклятые мысы, а мчаться напрямик полным вперед! Порывом урагана так пронестись над отмелями и подводными скалами, чтоб следом только искры летели! Уж если всю жизнь он только ползал да петлял у берегов, возил деревенских баб да поросят, командовал выдролицыми да берестяными торбами, так пускай хоть под конец будет треск на весь мир!
Но кровь викингов взбунтовалась в нем лишь на краткое мгновение. Пароход лег на левый галс и пропал за мысом. И над водной сценой вновь простерлась серая мертвенность.
1942
Перевод Л. В. Тоома.
ЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО
Дело началось с того, что кантреская Юули получила письмо.
Получила-то она, собственно, еще не письмо, а только извещение, так сказать, первое предупреждение о том, что письмо идет. А само оно было пока далеко, и до его прибытия должно было пройти еще несколько дней. На своем пути оно не раз останавливалось перевести дух, но теперь, перед концом путешествия, ему, как видно, понадобился основательный отдых, чтобы набраться сил. А тем временем распространялись только слухи о его приближении.
По правде сказать, нелегко было письму отыскать Юули. Потому что лишь немногим было известно, где проживает Юули и какова ее настоящая фамилия. Звали ее, правда, кантреской Юули, но и то лишь потому, что жила она на краю деревушки Кантре, в хибарке своей тетки. Бывала Юули то здесь, то там и делала, что придется. И никакая почта еще не успела протоптать к ней дорожки. Поэтому письму пришлось пробираться, словно в темном лесу, — шагнуть шаг и оглядеться кругом.
Первое предупреждение Юули получила на льняном поле хутора Кохква, а первым, кто принес весть о письме, был старый хозяин Пульсти.
Там, на высоком берегу ручья, стояли подряд хутора: Кохква, Пульсти, Кяо и Паяри. Всё поля, потом серые крыши домов под зеленью деревьев и снова поля. Каждый из этих хуторов жил сам по себе, но все же вместе они составляли некое единство. Теперь, осенью, над всеми ими простиралось туманно-серое небо, а в воздухе носился печальный запах осенней земли. При всем том небо было еще высоким, а погода стояла сухая.
На этот раз кантреская Юули работала в Кохкве и вместе с другими убирала лен на поле. Она быстро, ничем не отвлекаясь, выдергивала один пучок льна за другим. Была она уже не очень молода, но худощава и тонкокостна, с узеньким лицом, испещренным мелкими веснушками. Вид у нее был немного грустный, даже слегка суровый, замкнутый. Когда другие болтали и пересмеивались она обычно оставалась молчаливой. Когда же кто-либо обращался прямо к ней, отвечала коротко, иногда не без резкости. А что она думала про себя и думала ли вообще, господь ведает.
Тут-то хозяин Пульсти и проехал мимо льняного поля. В этих местах при дергании льна не принято громко здороваться и разговаривать с чужими. Работают молча. Разве что тихонько затянут песню, которая до прохожего доносится, как далекое курлыканье журавлей. Тишину соблюдают, чтобы лен вышел белым, — все равно, верят этой примете или нет. Но хозяин Пульсти мало обращал внимания на старинные обычаи. К тому же он заметил на поле самого кохкваского старика, который забрел сюда просто ради собственного удовольствия.
Поэтому Пульсти придержал своего белогривого, поздоровался и завел разговор с кохкваским хозяином. Поговорили о том, что мало в нынешние времена приносит дохода льноводство, что далеконько построили волостное правление, что умер заведующий Лээвиской маслобойней и плотник Юхан Холдре отправился мастерить ему гроб. На этом разговор был исчерпан, и Пульсти уже задергал вожжами, чтобы уехать, как взгляд его упал на кантрескую Юули.
— Ишь ты, — сказал он. — И Юули здесь. Послушай-ка, на твое имя в волость пришло письмо.
В первый момент Юули ничего не поняла. Она только слегка распрямила спину, услышав, что речь идет о ней.
— Какое письмо? — заинтересовался старик Кохква.
— А мне откуда знать? — ответил Пульсти. — На вид письмо как письмо. Хотел было прихватить, да забыл.
При этих словах Пульсти огрел кнутом коняшку и уехал.
Некоторое время слышалось только поскрипывание колес удаляющейся телеги да шорох льна. Поодаль старый батрак, высоко вскидывая сноп, сбивал коробочки. Кохкваская Лена, работавшая рядом с Юули, сказала: