Они опустились на траву.
— Мой милый, мой единственный… — снова прошептала женщина, прижавшись головой к щеке юноши, обнимая рукой его шею. — Как бы я хотела поцелуями прогнать твои тревоги, своей любовью осветить тебе путь… Мой милый, мой единственный…
Юноша опустил голову на колени к девушке и закрыл глаза.
— Мой милый, мой единственный… Ты помнишь, когда мы познакомились, цвела весна, а ты был усталый после зимних трудов, непокорный… И тогда мы по вечерам приходили сюда, на равнину, и грезили друг возле друга, пока не стемнеет… Потом мы смеялись, потому что это казалось глупым, ребячливым. Теперь осень, и ты снова хочешь ринуться в жизнь. Они ожидают тебя, у них заготовлены для тебя кандалы… И ты все-таки идешь в эту львиную пещеру… О, я готова бросить тебе под ноги свое сердце, чтобы тебе мягче было ступать… Готова расстелить перед тобой свою жизнь… Нет, это не глупо и не ребячливо… Мой милый, мой единственный…
Они помолчали. Объятые темнотой, они слились в одно целое. Их словно окружала мысль, превратившаяся в чувство.
Вдруг резкий порыв ветра промчался по равнине. В темноте зашуршали пожухлые листья.
— Кончилось сновидение! — резко сказал мужчина, вставая.
— Кончилось сновидение… — с испугом повторила девушка. — Кончилась сказка… — Потом, взяв юношу за руку, произнесла медленно и тихо, глядя ему в глаза: — Идем, но я пойду с тобой, я буду с тобой всюду и всегда, и каждое твое солнце, станет моим.
И они рука об руку пошли по голой равнине, и перед ними среди безбрежной тьмы стонал стоглазый город.
А наверху трепетали звезды, словно бесчисленные огни неведомого военного лагеря.
1905
Перевод Л. П. Тоом.
МОРЕ
Я мечтал еще в малолетстве увидать безбрежное море. Чаек, резвящихся на просторе, морские валы в белоснежной пене, и альбатросов скользящие тени, и парус, прекрасный на загляденье. Я знал, и притихшее море чудесно, как спящий гигант в кольчуге железной. Волна за волной, разбиваясь на брызги, рассыпает вокруг золотистые искры, соленым дождем лебеду обдает, в берег бьет и хрипло зовет. И вдруг прибой отступает обратно, как войско, разбитое в поле ратном, как олени, когда загорается лес: буян буянил и вдруг — исчез.
О, как я мечтал о море, о его широте и величье! Услышать далекого шторма раскаты, когда ложится на вал косматый отблеск молнии зеленоватый! Я мечтал, чтобы судно кидало в провалы, но чтоб ветер не вырвал из рук штурвала, а я бы рыдал и смеялся от счастья победы!
Я мечтал обо всем об этом, и детскую душу грызла досада: на берег моря, великого моря мечтал малолетний попасть непоседа!
Отец о рабской рассказывал доле, и голос, помню, дрожал от боли. Луна высветляла крыльцо и ступени, на пастбище падали черные тени, роса пригибала стебли растений, а ночь молчала угрюмо и скорбно.
А после в юной моей душе идеалы вспыхнули, словно костер, и мне привиделся новый мир, его необъятный открытый простор, и свободный народ, разогнувший спину. Солнце в груди у меня зажглось, и все осветило, и все согрело, в мозгу загремели раскаты гроз и молнии засверкали, как стрелы: сжигают все на своем пути и сами сгорают — следов не найти.
И снова мечтал я увидеть могучее море, услышать его безбоязненный гул: великое море, победное море, море мое, море морей! И кровь начинала стучать быстрей в сердце свободном и смелом, как ты!
И вот наконец-то я вижу тебя, неизмеримое море! Какая безбрежная синева, как могуче ее колыханье! Кажется, что вдыхаешь тут самой свободы дыханье! Сердце стучит веселее, быстрее струится кровь, погасший взгляд загорелся. Я до боли в руках сжимаю решетку, я прижимаюсь усталой грудью к стене ледяной и с восторгом смотрю на мир за тюремной стеной, на бег валов белогривых, на кружение чаек игривых. В небе солнечном бирюзовом нежный пух облаков нарисован. А внизу корабли стройнотелые, заморские лебеди белые. Паруса, словно крылья, раскроются, и за морем лебеди скроются, в те край уплывут с моряками, где людей не пронзают штыками и не держат в цепях веками. О море, о радость моя, о моя благодать, — до тебя мне рукой подать! Но решетки эти и стены — до чего ж мне они постылы!
О море, что это за холмы возле самой тюрьмы? Неужели могилы? Кого это наспех, словно скотину, убили в злую ночную годину и зарыли в холодную глину?
О море, на твоем берегу я вижу и виселиц ряд! Мертвецов припекает солнце, и над берегом стелется смрад. Ты не знаешь, море, кого этой ночью, безлунной, беззвездной, пригнали на эшафот, кому завязали наглухо рот и кого танцующим в воздухе увидал удивленный восход?