Синие стрекозы кружились над ручьем, и зеленая лягушка, усевшись на широком листе, прищурившись, глядела на солнце.
Но Видрик не замечал ничего. Он жевал и глотал, собрав лоб в складки. А когда был съеден последний кусок, он насадил нового червяка на крючок и спокойно, хладнокровно закинул его в воду.
Руки Лээни бессильно упали.
Ах, как болела голова! В груди был жар, перед глазами темно.
Она закрыла лицо руками, и слезы сами собой заструились из глаз, сначала тихо, потом все сильнее. И вдруг рыдания сотрясли все ее тело.
Видрик повернул к ней голову.
— Что это с тобой?..
Лээни бросилась ничком на землю, слезы ручьем потекли по щекам, и она жалобно простонала:
— Видрик… Ты не… любишь меня!
Но в этот самый момент Видрик вскрикнул:
— Тише! Клюет!
Удилище согнулось дугой, и выхваченный из воды окунь, сверкнув на солнце чешуей, шлепнулся на траву. Видрик ухватил его за жабры и изо всей силы шмякнул о землю. А собака, в чьей седой бороде повисли слезы радости, исполняла вокруг рыбы танец дикарей.
— Черт этакий! — торжествовал Видрик. — Над кем это ты вздумал издеваться! Вообразил, что умнее всех на свете! Много ты понимаешь, как же! Лээни, погляди, как он еще бесится!
Но Лээни ничего больше не видела. Слезы застилали ей глаза. Она медленно побрела к дому, так медленно, будто успела состариться, будто радость жизни навеки ушла из ее сердца.
Снова зеленеют поля и вершины деревьев в синем небе. И снова девочка в саду.
Земля побелела от опавших лепестков черемухи. Этот цветочный покров закрыл платья и кудри кукол.
И куклам снился сон.
Колокольчики звенят в воздухе. Ах, принцы едут! Они мчатся в гору, к замку, а плащи у них развеваются, словно орлиные крылья. За ними выступают музыканты, на русых волосах у них венки из васильков. Подковы высекают огонь из камней, и среди грохота копыт слышен стонущий гимн любви, который поют гусли.
Ворота распахиваются настежь, и принцы входят. Алые перья на шляпах, сдернутых с головы, метут землю. И вот один из них, упав на колени, спрашивает:
— Так это вы заколдованные принцессы?..
И те отвечают стыдливым шепотом:
— Мы…
Но почему принцы вдруг отворачиваются, а на лицах их появляется насмешливая улыбка?
— Барышни, посмотритесь в зеркало!
Внизу, на дороге, подковы высекают огонь и стонущее каннеле вызванивает новые гимны любви.
Ах! Солнце покрыло, лица принцесс темным загаром, оно превратило их в негритят!
Лээни упала на колени перед куклами.
Слабый ветерок скользил по вершинам черемухи, и последние лепестки осыпались с нее. Последние — на ветвях не оставалось больше ни одного цветка. Деревья темнели зеленью. А внизу земля побелела, словно в тихий зимний вечер. На этом белом покрове на коленях стояла маленькая девочка, с увядшей гвоздикой в волосах, и грудь ее трепетала от боли, как трепещет сердце жертвы, пламенеющей на алтаре где-то на краю небосвода, сердце жертвы, которую отвергли боги.
1907
Перевод Л. П. Тоом.
СВОБОДА И СМЕРТЬ
Луна поднялась из-за каменной ограды. Черная тень отчетливо разрезала пополам четырехугольный двор. Между плитами известняка пробивалась весенняя зелень. Чахлые травинки тянулись вверх над камнями, еще не остывшими после дневной жары, словно приветствуя друзей протянутыми пальцами.
Раннус лежал высоко под потолком и глядел в узкое окно. Молочный свет полной луны освещал его лицо. Это был худощавый человек с редкой рыжей бородой, одетый в серую арестантскую одежду. Он медленно вдыхал холодный запах гранита, наблюдая, как темнеет небо и все выше поднимается луна.
Всю вторую половину дня он лежал здесь, спрятавшись под березовыми поленьями, глядя во двор сквозь узкое окно, словно сквозь щель. Он наблюдал, как его искали повсюду, слышал ругань и проклятия начальника тюрьмы и видел, как часовые виновато почесывали затылки.
Они дотемна суетились и переругивались. Они открыли и дровяной подвал, ища его здесь. Он слышал, как они швыряли внизу поленья и говорили о нем. Сердце его чуть не разрывалось от страха. Он прижимал кулак ко рту, чтобы не закричать. Ему казалось, что стук его сердца сотрясает всю поленницу.
Но они не нашли его! Гремя засовами, они снова заперли дверь. Он видел, как они в вечерних сумерках беспомощно стояли посреди двора: выскочить из этого каменного колодца, где был лишь один, всегда охраняемый выход, — это было чудом!