Ведь и о морском разбойнике рассказывали по-разному; говорили также, что он не выбрался на волю. Он заблудился в подземелье и до сих пор остается там. Он бродит потайными ходами, что-то бормочет про себя и ищет выхода на волю. Его черная борода так отросла, что волочится по земле, и сквозь эту жесткую, как конский волос, бороду глаза светятся, точно у кошки.
Быть может, он ждет Раннуса за следующим поворотом, чтобы внезапно поразить его своим жутким, нечеловеческим видом? Или он вдруг сзади положит железную руку ему на плечо, прижмет жесткую бороду к его лицу и хриплым шепотом заговорит с ним на непонятном языке?
Непреодолимый страх обуял Раннуса. Он схватился за свечу, но руки так дрожали, что он не сразу смог зажечь ее. Ему казалось, что каждый миг угрожает ему смертью — самой ужасной смертью, какую только может представить себе человеческая мысль, — в вечной ночи подземелья.
Он пришел в себя лишь после того, как скудное пламя свечи вновь осветило серое помещение. Опять ему показалось, будто он уже несколько дней назад уселся здесь в темноте. Он почти готов был вернуться пройденным путем, чтобы снова отдаться в руки часовых. Но это показалось ему таким же ужасным, как и бегство.
Теперь он выбрал ход слева. Этот ход был гораздо теснее и неудобнее, чем прежние. Он почти не мог продвигаться в нем стоя. Бесчисленные повороты образовывали темные закоулки и ниши. В дрожащем свете огарка Раннус толкался среди этих стен, на коленях переползая через обломки камней, руками опираясь о каменные ниши.
Он терялся, пытаясь угадать, где находится. Быть может, под тюремным замком, а может быть, уже под городскими зданиями? Если бы те, что спокойно спят в своих теплых постелях на несколько метров выше него, догадывались о его существовании! Он был словно углекоп в глубине земли, ползая под цветущими лугами их сновидений.
Все теснее становился ход. Раннусу приходилось передвигаться на коленях. Воздух здесь застоялся, словно это была какая-то труба, а не древний потайной ход под замком. Противные, тошнотворные, незнакомые запахи проникали ему в нос. Ладони покрылись слоем густой грязи, ко́ты скользили по сырым плитам.
О, если б они догадались! Они были бы беспощадны к нему! Все до единого! С гончими они начали бы облаву на него. Они выпустили бы на него ищеек. Они вытащили бы его, изодранного в кровь, потерявшего сознание, и связанного бросили бы в каменный мешок, а сами снова улеглись бы в теплые постели.
Самые страшные их сны, в которых им снятся серые безграничные лабиринты и нескончаемые лестницы в жутких башнях, все это ничто по сравнению с действительностью. Самые далекие пещеры в пустынях ближе, чем его одинокое каменное дупло, которое находится лишь на несколько саженей ниже их уютных жилищ.
Искалеченное бедро Раннуса заболело. В этой холодной сырости снова заговорила ломота в костях. Эта боль словно шилом пронизывала его члены, и ему пришлось скрючить ногу, хотя в этой тесноте он мог передвигаться только ползком. Холодный пот покрывал его лоб, когда, сморщившись от боли, он пополз дальше.
И ему стало ясно: не этим путем бежал разбойник. То был другой ход, быть может, тот, обвалившийся, в котором он уже побывал. Но теперь вся история с морским разбойником представилась ему невероятной. Бежал ли он вообще? Да существовал ли он даже? Быть может, все это лишь легенда, сказка и он, бедняга Раннус, первый пользуется этим ходом!
Вдруг он почувствовал обжигающую боль в пальцах, державших свечу: огонь коснулся ногтей. Он со страхом положил на ладонь жалкий остаток свечи, который погорел еще несколько мгновений. Горячее сало растеклось по ладони, но он не почувствовал боли. Затем конец фитиля свалился набок и потух в лужице сала.
Кромешная тьма окружила Раннуса. Он попытался ползти дальше, но ход стал таким тесным, что он не смог действовать локтями. Он не мог двигаться ни вперед, ни назад. Все тело его затряслось. Он упал ничком на пол и весь покрылся холодным потом.
О, если бы попасть обратно в тюрьму! Но от нее его отделяли отвратительные темные ходы; без огня здесь можно блуждать целыми днями, не доходя до цели. Он был словно мумия в каменном гробу, нет, словно заживо погребенный, который бьется о крышку гроба и сходит с ума, прежде чем его настигнет настоящая смерть!
Так пролежал он долго. Но вдруг ощутил легкий ветерок. Это могло предвещать конец подземного хода. Он собрал все силы и прополз еще несколько саженей. Ход начал расширяться, и вдруг он за небольшим поворотом увидел железную решетку, сквозь которую проникало бледное зарево города.