Потом он вдруг поднял голову и спросил решительно:
— Хотите земли? Хотите свободы? Ненавидите вы рабство?
И пришельцы ответили в один голос:
— Да!
В эту ночь все долго оставались вместе, разговаривая шепотом. Корас вздыхал, качая головой, — лицо его горело, словно от жара. Никиас махал руками, а Клеон всех распалял своими едкими насмешками. По домам разошлись поздно, пряча фонари под полами одежды, которую рвала и трепала буря.
Утром толпы людей собрались на дворе островного старейшины.
— Кто назначил его островным старейшиной? — вдруг спросил чей-то голос.
Никто не знал. Отец его был старейшиной, дед также. А дальше все терялось во мраке лет. Лишь теперешние его дела были яснее ясного.
Люди заявили, что хотят видеть островного старейшину, и тот вышел с удивленным лицом, еще продолжая жевать хлеб. Что им угодно, мягко спросил он.
Пусть даст отчет по церковной казне, сказали ему. Пусть отдаст деньги вдов и сирот. Пусть не распоряжается землями общины.
— Мы голодаем, — сказал Корас за спинами других.
— Мы хотим свободы! — крикнул Никиас, стоя впереди всех.
— Свободы берите сколько угодно, — сказал островной старейшина, поглаживая бороду, — но свои права я унаследовал от отца и деда.
— Мы не знаем твоего отца и деда! — крикнули ему в ответ. — Мы хотим получить то, что принадлежит всем!
Но вдруг старейшина исчез, а из всех окон и дверей высунулись стволы ружей.
Старейшина давно приготовился ко всему. Дом был полон вооруженных десятников и подручных.
— Собака! — крикнул Клеон, вырываясь вперед. — Хочу и тебе почесать спину!
Но в это мгновение грянули выстрелы, и труп Клеона скатился с крыльца. В ту же минуту кто-то закричал: «Пожар! Пожар!» — и все увидели столб дыма на краю деревни.
Люди во весь дух побежали туда и увидели, что горит лачуга одного арендатора. Но самое странное — они застали слугу старейшины, смоляным факелом поджигавшего соседний дом, и тут же его убили.
Тогда вооруженные толпы бегом вернулись к дому островного старейшины. Туча камней полетела в двери и окна, разрушая все. Но тут же снова загремели выстрелы, обагряя землю кровью.
Так началась кровавая схватка.
Это было жестокое опьянение. Это был бушующий гнев, искавший выхода в действии.
Мужчины бросались в сражение с топорами и ломами в руках, женщины, словно грудных детей, таскали камни в фартуках. Раненых уносили на лестницах, здоровые по телам павших кидались в бой.
В этой суматохе никто не заметил, как одинокая лодка вышла в море. Островной старейшина бежал. Он слышал удаляющийся шум битвы и видел, как столб огня взвился над его домом.
Когда сражение затихло, оказалось, что никто из его зачинщиков не уцелел. Пали Никиас, Корас и Клеон, Деревня была полна трупов и развалин. Много дней плакали женщины.
И никто не понимал, с чего все началось. Что это было — колдовство, мираж, страшный сон? Оставшиеся в живых протирали глаза, расспрашивали друг друга, но не находили ответа.
А солнце всходило и заходило. Жизнь шла прежним чередом. Людям надо было жить дальше.
Лето выдалось тяжелое. Поля были опустошены, дома сожжены, не хватало работников. Жесткая земля не выращивала хлеба, а бурное море нелегко отдавало добычу.
Как ни странно, но осенью никто из чужих не заходил на остров. Островитяне не услышали о том, что происходит в мире. На следующую осень у пришельцев были новые новости, а старые уже забыли. А островитяне так ни о чем и не узнали.
Но как-то ранней весной старейшина в сопровождении вооруженных людей снова приплыл на остров. Он нанял слуг, снова выстроил себе дом, снова начал взимать платежи, и прежняя жизнь продолжалась. Лишь козлиная бородка его тряслась больше прежнего.
Когда он прожил свой век, сын его сделался островным старейшиной.
В этой части архипелага надолго воцарилась тишина. Народ опять зажил спокойной, бедной, трудовой жизнью. Выросло новое поколение, невеселое и худосочное. Оно было замкнутым, оно словно силилось припомнить что-то.
Но в дни, когда поспевало первое вино, островитяне по-прежнему справляли праздник урожая.
Днем юноши и девушки ходили из дома в дом с кистями винограда и старинными песнями. Вечером мужчины долго сидели перед воротами, беседуя о минувших днях, пока из оливковой рощи не доносились до них слабые звуки музыки и пляски.
Мужской разговор подчас надолго умолкал. Люди поднимали лица к мглистому небу. Некое воспоминание мучило их, и они спрашивали себя:
«Впрямь ли все это было? Разве жизнь не всегда была такой, как сейчас? Не сказка ли все это, что нам рассказали наши отцы, когда мы были маленькими детьми и играли на береговом песке?»