Да, можно было бы задать этот вопрос, если не знать истории гибели города. Ведь он не был погублен внезапной катастрофой. Агония этого города с миллионным населением длилась десятилетие. И к концу он стал совсем другим, чем был прежде.
На протяжении нескольких лет его захватывали три или четыре раза: одна сокрушительная волна шла за другой. И то, что пощадили война и грабежи, разрушило землетрясение. Поистине вконец проклятый город!
Коренных жителей тут оставалось мало. Через город прошло уже несколько контингентов населения, словно через временный лагерь. Под конец даже национальность этих людей трудно было бы установить. Их нельзя было назвать горожанами, они не образовывали никакого общества. Это была захватившая город орда варваров, подобная бесчисленным ордам прошлого. Кто-то еще мог бы в одиночку ловить рыбу или обрабатывать поле, но сообща с другими — нет. Этому помешали бы террор орды, ее насилие, вечные приступы паники. Проще было жить вне этого анархического общества, чем внутри него. Теперь тут можно хотя бы добыть пропитание, а тогда люди умирали от голода. А тот, кто не умирал, спасался бегством.
Наконец, когда здесь осталось совсем уже мало людей, они вдруг ушли все сразу. Это был один из самых загадочных приступов психоза, которые случались так часто в течение последних войн. Их с одинаковым успехом можно объяснить как фанатической одержимостью, так и душевным расстройством. Людей вдруг охватил какой-то ужас перед развалинами, horror ruinarum. Эпидемий этого психоза распространилась с ужасающей быстротой и заразила всех. Бог его знает, какие древние воспоминания она пробудила, какие страхи перед местью пенатов, оставшихся без крова! А вскорости, разумеется, появились и пророки, начавшие вопить: «Прочь отсюда! Прочь отсюда! Есть еще страны и материки, где нет развалин!» И вот люди кинулись бежать — голодное, оборванное, безумное стадо. Они старались держаться подальше от городов, чтоб избежать вида развалин. И разоряли те глухие уголки, которые до той поры избежали разрушений. Я видел их разрозненные группы, когда бродил, прячась, по берегу Мессинского залива. Они, по-видимому, разыскивали девственный лес или необитаемую равнину. Куда они выбрались? Не знаю. Могу лишь сказать, что часть из них попала в Сицилию как раз тогда, когда там началось большое землетрясение. Те же немногие, которых я еще застал здесь, уже дошли до настоящего безумия. Они попрятались в уцелевших домах и умерли там от голода, ибо не отваживались выйти.
Надо сказать, что на первых порах эта жуткая психическая атмосфера делала мое пребывание здесь очень тяжелым. Потребовалось все напряжение воли, чтоб не поддаться воздействию среды. Еще немного — и я тоже убежал бы отсюда. К счастью, самый тяжелый душевный кризис я пережил уже в Авеллино, так что сюда прибыл более или менее здоровым. Постепенно я свыкся с местом. И вот теперь я здесь и здесь останусь, назло всем бесноватым призракам развалин!
Пока я пишу, маленькая Амика пытается своими молодыми зубами покусывать мою бороду, словно она соломенная. Не правда ли, Амика, мы не боимся развалин и останемся здесь, что бы нас ни ожидало?
Ранней весной прошлого года, роясь в развалинах одного барского дома близ Спирито Санто, я натолкнулся на интересную находку: это была большая частная библиотека. Дом, разумеется, был полностью разрушен, однако библиотека все-таки уцелела. Две высокие бетонные стены упали друг на друга таким образом, что образовали над ней как бы шатер. И никто не догадался искать под ним поживы.
Казалось бы, для человека в моем положении это необычайно счастливая находка. Но, по совести говоря, я уже отвык развлекаться чтением. Мои шершавые мозолистые руки так долго имели дело с грубыми предметами, что уже разучились держать книгу в изящном переплете. Да и вообще книги теперь не очень-то меня привлекают. Я, правда, люблю размышлять, но чтобы размышлять под впечатлением книги, нужно иметь терпение и время. Все мои нынешние мысли зарождаются случайно, из внутренних побуждений, как бы непроизвольно. А в книгах столько намеренного, нарочитого, неискреннего! Сразу видишь, что у автора есть в жизни только одно дело — думать. И он отображает не смысл жизни, а жизнь мысли. Но это очень ограниченная жизнь.
Все же я время от времени захожу в эту библиотеку, роюсь в книгах и уношу домой то, что кажется интересным. А с тех пор как появился Данет, я перевозил книги целыми грудами — и для чтения, и для топлива. А сейчас я особенно нуждаюсь и в том и в другом, так как осенью приходится много сидеть дома, и промозглая сырость пробирается даже в жилье.