А теперь, не заостряя внимания на оставшихся без рассмотрения деталях путешествия[217], обратимся к центральной проблеме последнего испытания.
Ключевая задача Психеи — поиски Персефоны в царстве Аида — это героическое путешествие, которое в случае успеха окажется равнозначным «ночному плаванью по морю», странствию солнца во мраке «нижних миров». Каждое предыдущее задание казалось героине невыполнимым и, разумеется, могло стать для неё последним. К примеру, чего бы слоили все её труды, если бы она приблизилась к солярным овнам в полдень? Во всякой «каторжной работе» героя таится его погибель — но ни одна из этих работ не сравнится с тяжестью открытого противостояния смерти или силам подземного мира.
Каждый подвиг Психеи начинается с переполняющего её отчаяния, и в таком состоянии самоубийство видится ей единственным выходом. Теперь же этот странный мотив попадает в конструктивный контекст. Итак, «смертоносный брак», уготованный героине судьбой, в результате неожиданного поворота событий отменяется — вместо него наступает фаза пребывания в тёмном раю Эроса. Но оракул Аполлона никогда не бросает слов на ветер: требование осуществления «смертоносного брака» имеет архетипический характер и является необходимым условием, наложенным на процесс развития отношений между Психеей и Эросом. До сих пор героиня не осознавала данный факт — а потому он обнаруживал себя лишь в её повторяющемся стремлении к самоубийству. Путешествие к Персефоне означает, что отныне она должна сознательно смотреть смерти в лицо. Но теперь, на финальной стадии своего развития, Психея противостоит гибельной ситуации, будучи преображённой: из незрелой девушки она превратилась в Любящую, Осознающую и Испытанную.
Возможность «предельного путешествия» открывается для Психеи только после того, как в ходе совершения подвигов она обретает сознание, намного превосходящее чисто инстинктивные навыки, которыми она обладала в начале процесса индивидуации. Благодаря объединению с глубинными силами, представленными в образах муравьёв, тростинки и орла, героиня сумела выработать установку сознания, которую олицетворяет «прозорливая башня». В итоге Психея постигла истинную цель своего пути и добилась устойчивости Эго — следовательно, она более не обязана идти на поводу у одних лишь природных потребностей своей сущности. Кроме того, она овладела ценной способностью заранее распознавать коварные ловушки враждебных сил.
Психее удалось вернуться из подземного мира обратно, поскольку ранее она ассимилировала силу орла: восходящая энергия маскулинного духа позволила ей вознестись над окружающей тьмой и взглянуть на ситуацию «с высоты птичьего полёта». Символ башни, гордо возвышающейся над окрестными землями, указывает на то, что эта сила уже не является автономным инстинктом и находится под контролем сознания героини, то есть стала частью её «владений».
Психея получает направление от Афродиты к Персефоне, от богини верхнего мира к богине мира нижнего, но обе они выражают единый аспект Великой Матери, враждебный героине. Архетипическая тождественность Афродиты и Персефоны, которая сравнительно редко отмечается в исследованиях культов этих богинь, в данном случае проявляется весьма убедительно.
Фрагментация исходного архетипа ведёт к различению новых, отдельных божественных образов и, следовательно, к возникновению обособленных культов. Слияние всех фемининных божеств в одно, как это наблюдается, например, у Апулея в «Гимне Изиде», зачастую ошибочно рассматривается в качестве продукта позднейшего «синкретического» переосмысления прежних религиозных символов. Но, в сущности, здесь мы имеем дело с относительно недавним литературным отражением аутентичной ситуации первичного тождества. Изначальное единство пантеона — это архетипическая данность, не ограниченная рамками одной-единственной культуры или отдельной культурной сферы. В «Тибетской Книге Мёртвых»[218] фигурирует наставление о том, что благие и гневные боги являют собой две стороны Единого, и это действительно так! Обозначенный факт может быть продемонстрирован на примере Вавилона или Индии, равно как Египта или Греции.
«Мрачные, „ночные“ черты Афродиты принадлежат глубинной основе её существа и принципиально важны для понимания истоков происхождения этой богини — несмотря на то, что данный её аспект указывает не столько на „ночи любви“, сколько на „мрак смерти“, и классическая традиция о нём умалчивает. Так или иначе, нам известно о существовании культа „Эпитимбидии“ — „Афродиты погребальной“, ей поклонялись в Дельфах. В Нижней Италии, которую в древности населяли греки, встречаются удивительные памятники искусства, наглядно свидетельствующие о том, каким образом Персефона, богиня подземного мира, могла обретать статус одного из аспектов Афродиты; этот проникновенный религиозный опыт находит отражение в пифагорейском представлении о двух Афродитах — небесной и подземной. В свою очередь, и Афродита способна проявлять характерные для Персефоны качества: например, в Тарентуме, древнегреческом городе в Южной Италии, её называли „Царицей“ — в данном случае Афродита носит „официальный титул“ Персефоны»[219].
217
Ткачихи — хорошо известный символ Великой Матери; в погонщике ослов мы узнаём О мифологическое значение разъясняется у Бахофена; образ покойника, просящего Психею о помощи, может быть с лёгкостью истолкован как опасность одержимости призраком, духом умершего предка.
218