Рипсиме была невредима, если не считать того, что на правом плече у нее была ранка, из которой сочилась кровь, окрасившая рукав платья.
Зная, насколько опасен укус бешеной собаки, Микаел, не теряя времени, поднял на руки бесчувственную девушку и поспешил с ней к госпоже Мариам, которая так и обмерла, узнав о происшествии.
Ужас охватил гостей. Все заторопились домой, Рипсиме посадили на лошадь и повезли к врачу.
Глава девятая
Рана Рипсиме оказалась не опасной: врач установил, что это не укус, а глубокая царапина от когтей собаки. Через неделю Рипсиме была уже на ногах, хотя еще чувствовала слабость: лицо у нее побледнело, глаза горели каким-то скрытым огнем.
Рана на плече у нее зажила, но в сердце девушки открылась другая, более глубокая рана…
До этого злополучного события сердце Рипсиме оставалось спокойным, а теперь ее будоражило какое-то смутное чувство, которому она сама не могла найти объяснения. Она была грустна, молчалива, избегала подруг, и ее красивые черные глаза часто затуманивались слезами.
Госпожа Мариам не могла не заметить внезапной перемены в любимой дочери. «Что с тобой, доченька?» — не раз спрашивала она, но Рипсиме неизменно отвечала: «Ничего».
Но тайну, которую не могла выведать мать, открыла Гаяне. Сестры были очень дружны и ничего не скрывали друг от друга.
Однажды, когда они сидели вдвоем в саду, Гаяне спросила:
— Скажи мне, Рипсиме, что с тобой, отчего ты сохнешь и желтеешь, как осенний лист?
— Я сама не знаю, сестричка, — ответила Рипсиме, потупившись.
— Нет, ты что-то от меня скрываешь… я знаю…
Рипсиме молчала и, потупившись, теребила траву, словно пытаясь рассеять душевную тоску.
— Значит, ты не хочешь мне признаться, Рипсиме? Ты думаешь, что я не догадываюсь? А хочешь, я сама тебе скажу, — шутливо пригрозила Гаяне.
— Что ты можешь сказать?
— Отчего ты так изводишься?
— Не хочу слышать, не говори ничего, — вскочила Рипсиме, порываясь убежать.
— Садись, не убегай, — сказала Гаяне, схватив ее за руку.
Рипсиме снова села рядом с сестрой.
— Рипсиме, сестричка, чего ты стыдишься, почему ты скрываешь от меня свое горе. Я ведь знаю, что ты любишь его…
Рипсиме ничего не ответила, но ее бледное лицо вспыхнуло, а в красивых глазах заблестел огонек. Этот загоревшийся взгляд многое сказал любопытной Гаяне. Она обняла сестру и поцеловала ее. Не поднимая головы, Рипсиме доверчиво прижалась к ней и тихо заплакала. Немного успокоившись, она наконец заговорила:
— Сестричка, клянусь тебе, я сама не знаю, люблю ли я его, или нет, но с того дня, как бешеная собака чуть не растерзала меня, я потеряла покой. Я его вижу и во сне и наяву. Он все время у меня перед глазами… я мысленно все время разговариваю с ним…
— Но наяву-то ты с ним не говоришь, — с улыбкой заметила Гаяне.
— Мысленно я все время с ним разговариваю, — продолжала Рипсиме, — но стоит мне увидеть его — язык перестает повиноваться, я теряюсь и не знаю, что ему сказать… Мне кажется, что он избегает меня, и это меня еще больше мучает. Ты заметила, что все эти дни он очень поздно возвращается домой и, как только приходит, запирается в своей комнате. По утрам его тоже не увидишь…
Речь шла о Микаеле. Сестры говорили о нем, пока не погасли последние лучи солнца и в тенистом саду не наступили сумерки. Спустился тихий прохладный летний вечер, когда так легко дышится после знойного дня и отрадное чувство переполняет грудь. Сидя на траве, сестры продолжали разговаривать. Они не заметили, что кто-то, притаившись за деревом, подслушивает их.
— Пора домой, — сказала Гаяне, поднимаясь.
— Еще рано, давай погуляем немного, мы очень долго сидели, предложила Рипсиме, внутренне взволнованная.
Они пошли но дорожке, серебрившейся от лунного света. А тот, кто, прятавшись за деревьями, подслушивал их, покинул свое убежище и быстрыми шагами направился в комнату госпожи Мариам.
Это был некогда отвергнутый, изгнанный член семьи Масисяна, много лет живший в забвении и за последнее время уже два раза появлявшийся в доме — один раз на похоронах хозяина и второй раз во время болезни Рипсиме. Это была несчастная дочь Масисяна, Нуне, имени которой он никогда не произносил без того, чтобы не разразиться бранью: «Бесстыжая…» Видя, что отец не помышляет выдавать ее замуж, она, влюбившись в одного из приказчиков отца, бежала с ним из родительского дома и обвенчалась с ним в деревенской церкви.
Войдя в комнату матери, Нуне застала ее одну. Свет лампы упал на ее красивую, стройную фигуру. Между ней и Рипсиме было удивительное сходство. Рипсиме была точной копией старшей сестры, только более яркой и свежей в сравнении с ней.
Нуне рассказала матери о разговоре Гаяне и Рипсиме, который она случайно подслушала в саду.
— Я давно уже замечаю, — сказала госпожа Мариам, — выслушав дочь, — но как тут быть?
— Ясное дело, что Рипсиме любит его, — ответила Нуне, подсаживаясь поближе к матери и понижая голос, — остается теперь выяснить, любит ли ее Микаел.
— Но как узнаешь, — с сомнением сказала мать. — Микаел такой скрытный, он и виду не подает.
— Любовь не скроешь: она сама даст о себе знать, как бы человек ни скрывал ее. Послушай, мама, надо обязательно довести это дело до конца.
На озабоченном лице матери попеременно отражались то радость, то тревога; сердце ее беспокойно билось, словно листок под порывами ветра.
— Ты думаешь, можно будет довести его до конца? — недоверчиво спросила она. — Сказать правду, я совсем ошарашена, ничего не могу придумать… Господи, что ждет мою Рипсиме, если ее надежды не сбудутся!..
— Не волнуйся, мама, они сами поладят между собой, — сказала Нуне с уверенностью более опытной и искушенной женщины, — предоставь их самим себе, и ты увидишь, что «вода сама найдет себе русло».
— Это не так-то просто, — с сомнением ответила мать, — за Микаелом сейчас многие охотятся, ему со всех сторон предлагают невест и каких невест… из хороших семей и с богатым приданым, а у нас ничего нет… Другое дело, если б был жив отец и наше положение было бы прежним…
При этих словах на глаза бедной женщины навернулись слезы. Нуне стала утешать мать:
— Я не думаю, чтоб Микаела могли соблазнить деньги. Рипсиме сама по себе сокровище.
— Эх, доченька, теперь деньги все решают. Видишь, на нас уже никто и смотреть не хочет, а раньше… раньше почитали за честь знаться с нами…
— Это верно, но, повторяю, мама, Микаел не такой человек, его деньгами не соблазнишь, говорят, что у него самого много денег.
— Лишний кусок брюхо не проткнет. Разве ты не знаешь, что человек никогда не бывает сыт деньгами. Микаел тоже не откажется от лишних денег.
— И все же я надеюсь на хороший конец, — ответила Нуне, — не надо отчаиваться.
— Увидим… — безнадежным тоном сказала мать, — увидим… быть может, бог явит нам свою милость.
В комнату вошли Рипсиме и Гаяне с оживленными, повеселевшими лицами. Мать и старшая дочь прервали свой разговор.
В это время Микаел сидел один в своей комнате. На его столе лежало распечатанное письмо. Он снова взял его и стал перечитывать. Это был ответ на его письмо, которое он послал Стефану несколько месяцев тому назад.
«От письма Стефана так и веет его великодушием, — думал Микаел, — но он все такой же строгий, непреклонный и непримиримый; я сообщил ему подробности о смерти отца, написал, что все имущество расхищено, и что же он мне отвечает: „На богатство своего отца я смотрю глазами медика: когда на теле больного появляется нарыв, я прилагаю все усилия, чтобы он созрел и прорвался, и, если это не помогает, пускаю в ход ланцет. Всякий нарыв опасен для организма и может привести к опасным последствиям. Богатство моего отца и было таким нарывом, скопищем всяких зол и мерзостей, а его приказчики, хотя и с корыстной целью, но совершили хирургическую операцию, вскрыли нарыв и выпустили гной… Больной не выдержал боли и умер… но зато наследники будут здоровы…“»