— Ну, кум Хачо, как тебе нравится мой конь? — спросил он, поглаживая скакуна по гриве. — Ты знаешь толк в лошадях. Не правда ли, добрый конь?
— Красавец конь, под стать тебе, — сохрани бог, чтоб не сглазить! — даже у Кер-оглы не было такого коня, — ответил староста и, подойдя к лошади, потрепал ее по шее. — Откуда он у тебя?
— Это подарок эрзерумского вали[25], — весело ответил бек. — Он берег его пуще глаза, но не пожалел для друга. Сам он получил его в дар от алепского шейха.
— Красавец конь, — подтвердил староста.
Бек, воодушевленный похвалой, подстегнул скакуна, галопом проскакал несколько кругов и остановил его возле ворот. В движениях и повадках животного чувствовалась порода и мастерство того, кто его обуздал.
Бек спешился, передал повод одному из слуг и приказал позаботиться о разгоряченной лошади.
Староста повел гостей в ода, тщательно убранную для приема бека. Пол в ней был устлан дорогим персидским ковром, вдоль стен на ковре лежали в ряд мягкие подушки.
Соблюдая правила гостеприимства, староста учтиво обратился к гостям:
— Мой дом — ваш дом, я ваш покорный слуга, располагайте мной. Мои сыновья — ваши рабы, а невестки — ваши служанки. Добро пожаловать, тысячу раз добро пожаловать! Все, что есть у меня, — ваше. Приказывайте, я готов вам служить. Прошу вас, садитесь.
Бек поблагодарил. Один из сыновей Хачо, подойдя к нему, снял с него красные сапожки. Бек сел на приготовленную для него подушку на самом почетном месте. Рядом с ним сели два его двоюродных брата и другие родственники. Часть слуг осталась стоять в покорном ожидании, положив руки на рукоятки кинжалов, заткнутые за кушаки. Остальные вышли во двор, чтобы позаботиться о собаках и лошадях.
И бек и его слуги, кроме кинжалов, были вооружены саблями, пистолетами, ружьями и луками, хотя они приехали в гости. Курд и у себя дома, и на улице даже в мирное время не расстается с оружием. Ни сам Хачо, ни его сыновья, вернувшиеся с поля и помогавшие отцу принимать гостей, не имели при себе оружия.
Прежде всего гостям подали черный кофе в красных маленьких чашечках.
— А где же Степаник, что-то его не видно? — спросил бек. — Я привык в этом доме принимать кофе из его рук.
Староста, скрывая неудовольствие, велел позвать Степаника.
Тот немедленно явился. Его простодушное лицо сияло улыбкой. Подойдя к беку, он поцеловал ему руку (этот обычай ввели курдские беки). Погладив шелковистые волосы юноши, бек сказал:
— Ты видел, какую хорошую штучку я тебе привез?
— Видел, — краснея, ответил Степаник, — вы привезли мне красивую козулю. Я хотел накормить ее, но она не стала есть траву.
— Поглядите-ка, он уже завладел подарком, — засмеялся бек, обращаясь к Хачо.
— Я знал, что вы ее привезли для меня, потому и взял, — смущенно заметил Степаник.
— Ну иди поиграй со своей козулей, — сказал бек.
Юноша поклонился и ушел.
— Смекалистый у вас сынок, — похвалил бек, — мне кажется, что ему приятно получать от меня подарки.
— К сожалению, вы сами его к этому приучили, — с принужденной улыбкой сказал староста.
— Ах, как хороши ваши горы, кум Хачо, — перевел разговор бек, — на каждом шагу попадается дичь: олени, лани и серны бродят целыми стадами, а куропаткам и диким голубям нет числа. Ту самую козулю, которую я подарил Степанику, поймали мои борзые. Если б вы знали, какие превосходные у меня борзые! Это дар зиланцинского бека. Взамен я послал ему двух мулов, хотя, говоря между нами, этих мулов мы отняли у паломников, направлявшихся в Мекку. Но борзые у меня превосходные. Они мчатся быстрее человеческой мысли.
Разговор бека шел о собаках, охоте, лошадях и всевозможных разбойничьих подвигах, о которых он рассказывал с явным удовольствием. Хотя старика Хачо и тяготила его болтовня, но из приличия он время от времени вставлял слово в разговор.
Подошло обеденное время. На ковер расстелили скатерть и на нее поставили огромные блюда с пловом и целиком зажаренными барашками. Подали кувшины, наполненные всевозможными шербетами и похлебкой из молочной сыворотки, которую пьют ковшами. Спиртных напитков не было. Стали обедать.
— Вы своих овец еще не выгнали на пастбища? — спросил бек у старосты.
— Нет еще, — ответил старик, — погода может подвести, апрель месяц шалый.
— Тепло и холод — все в руках божьих, кум Хачо, чему быть, того не миновать, — сказал бек. — А наши овцы вот уже больше недели как на полях. В этом году у нас что то очень рано кончились запасы: пастухи уже несколько дней сидят без хлеба.
Староста, понимая, к чему клонит бек, сказал:
— Разве наш хлеб — не ваш хлеб? Прикажите, и я нам дам муки сколько угодно.
— Да будет твой дом полной чашей, — ответил бек, — конечно, это так. Разве мы не кумовья? Все мое — твое, а твое мое. Не так ли, Хачо?
— Бог свидетель, что это так… Сколько нужно муки?
— Покуда хватит десяти мешков, а там видно будет! Ведь ваши амбары не опустеют.
Принужденно улыбаясь, староста кивнул головой.
Когда покончили с едой, Степаник принес воду для омовения рук. После этого он подал кофе. Бек приказал стоявшим в ожидании слугам отправиться во двор, где для них были разостланы паласы и подан обед.
Разговор снова зашел о подарке эрзерумского вали. Бек расхваливал породистого скакуна, уверяя, что его родословная ведется со времен Антара; по его словам, лошадь была лучших арабских кровей.
— Но этот прекрасный подарок обойдется мне слишком дорого, — сказал он в заключение.
— Почему? — удивился староста.
— Неужели тебе непонятно, что я должен щедро наградить того, кто доставил мне этого коня? Мне нужно не меньше ста золотых.
Староста теперь ясно понимал, куда клонит бек и с какой целью он приехал к нему. Не подавая виду, Хачо сказал:
— Ну что ж, лошадь стоит того.
— Да, но откуда у меня деньги? — сердито воскликнул бек. — Золото водится только у армян, будь оно проклято!
Родственники бека, до того хранившие молчание, вмешались в разговор:
— Не горюйте, бек. Не было случая, чтобы кум Хачо не выручил вас.
— Бог свидетель, что это так, — поддержал другой.
— Кум Хачо хороший человек, — добавил третий, — другого такого среди армян нет.
Старик Хачо видел, что его хотят заставить оплатить долг бека. Подавив досаду, он сказал:
— Я не допущу, чтобы бек огорчался из-за ста червонцев.
— Да будет изобильным твой дом! — в один голос воскликнули курды.
Староста встал и, выйдя из комнаты, позвал старшего сына; он велел ему незаметно сходить на гумно, где было спрятано золото, и принести сто червонцев.
— Для чего? — изумился сын.
— Ты забыл, что, накормив и напоив курда, надо дать ему еще в зубы «дишкираси», — с грустью ответил отец.
— Будь они прокляты! — выбранился сын и, взяв корзину, пошел в сарай, делая вид, что идет за соломой.
«Дишкираси» означало «дань за зубы», — такую дань курды когда-то взимали за то, что оказывали честь армянину, посетив его дом и отведав его хлеба-соли. Хозяин дома, угостив незваных гостей, должен был еще откупиться от них, иначе над ним учинили бы расправу. Хотя обычай этот почти исчез, курды все еще ухитрялись получать золото, пуская в ход более тонкие уловки.
Когда старик вышел, бек злобно сказал:
— Если он не принесет золото, я велю спалить его дом!
— Не следует этого делать, — вступился за старосту один из родственников бека, — Хачо добрый армянин, зачем его обижать! Двери его дома всегда открыты для нас, чего ни пожелаем — ни в чем не отказывает.
В этот момент вошел Хачо и, положив перед беком кошелек, сказал:
— Бог свидетель, эти деньги я берег для спасения души, хотел совершить паломничество в Иерусалим, но разве я могу отказать вам?
— Не прибедняйся, кум Хачо. Я знаю, у тебя много золота, — сказал бек и небрежно сунул кошелек в карман.
Наступил прохладный вечер. Бек приказал седлать лошадей. Выйдя во двор, он стал прогуливаться со старостой. При виде Степаника, игравшего с козулей, бек подошел к нему.
— Ну как, нравится тебе козуля? — спросил он юношу.