Снаружи сверкнула молния и раскатился гром. Бекет присел рядом, накрыл ее руку своей.
– И женщине? – спросил он.
От простого прикосновения его пальцев Катье вдруг показалось, что годы, прожитые в Сен-Бенуа, отодвинулись куда-то очень далеко в прошлое.
– Женщине, жене, вдове, матери... Все это одно и то же.
– Разве?
Она не ответила, и он убрал руку.
– Мне кажется, нам обоим в жизни довелось сражаться.
– И мы оба устали, полковник, – тихо подтвердила она, ощущая кожей тепло его руки.
– Душой и телом.
Торн отошел к маленькому водопаду, плеснул себе в лицо, провел руками по волосам.
Несмотря на промозглую сырость пещеры, в теле Катье разгоралось яркое пламя. Интересно, каково, просыпаясь, чувствовать на шее эти волосы? Филипп всегда коротко стригся под парик, и без него голова походила на волосяную щетку. Изредка засыпая после супружеских визитов, он колол ее своими волосами.
А волосы полковника, наверное, ласкали бы ее кожу, как черный бархат, если б, он сейчас склонился к ее уху и прошептал: Сладкая... изменница. Катье опять вспыхнула. Если он узнает, что она ему солгала, то уже не будет ни жены рыцаря, ни вдовы, ни матери... ни женщины. Только изменница. Тогда его руки не согреют и не приласкают, а губы не сотрут поцелуями ее ложь.
Огонь затрещал, напомнив ей об ужине. Надо пережить еще одну ночь, сказала она себе, приходя в отчаяние от того, как далеко завлекли ее мечты.
Ей вспомнилась ночь в амбаре, его поцелуи. И ночь у костра – ощущение его кожи, скользящей под пальцами. Нет, Катье. Это началось раньше. До Торна. И до того, как ты перестала видеть нехитрые сны.
В холодную вьюжную зиму у них вышли все дрова. Они с Петером прижались друг к другу у камина, вообразив, что зола – это догорающие угольки, и вдвоем пели песни, которым научил ее отец.
Она расправила юбку и начала напевать бодрый марш. Дай Бог, чтоб ей надо было сражаться только с холодом!
Бекет опустился на колени поправить костер и не поверил своим ушам. Неужели она поет? В горле защекотал смех.
– Колыбельная?
Она взглянула на него широко открытыми глазами, удивленная этой добродушной усмешкой.
– Что-то вроде. – Она неуверенно улыбнулась. – Отец пел ее мне в детстве.
Бекет недоверчиво приподнял бровь.
– Шевалье де Серфонтен пел своей дочери песни?
– Серфонтен? Нет, что вы! Он второй муж моей матери, – проговорила она с неприязнью в голосе. – А моего отца звали Петер Ван Стаден. Он сражался в чине капитана под знаменем принца Георга Фридриха Вальдского.
Дома бывал редко, но когда наезжал, я упивалась его рассказами. – Глаза ее сияли. – Что это были за истории! Лиз их не любила, а я забиралась к нему на колени и часами слушала. Он называл меня капитан Катье.
– Капитан Катье, – повторил Торн и добавил уже без насмешки в голосе: – Я бы произвел вас по меньшей «ере в майоры.
Она улыбнулась.
– Это было очень давно. Воспоминания почти стерлись.
– Не отказывайтесь от них. Иногда нам ничего больше не остается.
На мгновение она увидела глубокую печаль в синих глазах, но Торн быстро захлопнул створки и указал на еду и кружки, наполненные свежей водой.
– Каплун зажарен в самый раз. И вино лучшее, что есть в погребах его милости. – Бекет увидел, как в ответ приподнялись в улыбке уголки ее губ. Он встал и галантно поклонился. – Ужин, достойный... ну, может быть, не принца крови, но уж полковника с владелицей замка – вполне.
Улыбка померкла. Катье молча принялась резать хлеб.
Бекет сел с нею рядом, посмотрел, как она положила в рот кусочек хлебного мякиша. Катье. Кэтрин. Нет– Катье. Губы невольно сложились так, словно он произносил это имя вслух.
Заглянул ей в глаза. Манящие глаза. Он бы всю жизнь мог в них смотреть.
Покачал головой, отгоняя глупые мысли. Когда-то давно он умел развлечь даму умной беседой, теперь же ничего не ведает, кроме службы... и мести. За них и цепляется.
– Ваш отец, – спросил Бекет, отрезая кусок сыра, – он был гусар?
– Да! Откуда вы знаете?
– Песня! Я слышал, как ее пели австрийские гусары. Говорят, ее сочинили для битвы при Зенте.
– При Зенте, – задумчиво повторила она. – Никогда не слышала, чтобы отец или Филипп упоминали такое название. Вы участвовали в ней?
– Нет. – Бекет оперся на локоть, разглядывая ее озаренные пламенем черты. – В Вене я занимался играми.
Шум дождя действовал на него успокаивающе. Приятно представлять себе, как она сидит напротив него за роскошным столом. Пламя сотни свечей отражается в ее волосах, огромный алмаз сверкает в ложбинке этой прелестной груди – нет, лучше не алмаз, а рубин, чтобы подсвечивал нежный алебастр ее кожи.
– Зента, – продолжил он прерванный разговор. – Турки стояли у ворот Вены. Но под Зентой принц Савойский разбил их одним сокрушительным ударом. После этого им уже негде было окопаться. – Глаза Бекета устремились к завесе дождя у входа в пещеру. Роскошный стол и свечи исчезли, и в голове опять воцарилась тьма. – Оказалось, турецкие крепости не столь уж неприступны, но отдельные отряды еще долго шныряли вокруг Вены. В чем я убедился на собственной шкуре. – Он помолчал и добавил, как бы обращаясь к самому себе: – Солдаты дезертировали, пробираясь к безопасности, на восток. А пленники бежали на запад...