– Ведут, если умирают с голоду.
Он потянулся, подвинул к себе мешок, вытащил нечто похожее на белесый камень и подкатил к ней по полу.
– Вот, подкрепитесь немного. – Он усмехнулся уголками губ.
Катье со смехом подняла кусок говядины и взвесила его на ладони.
– Ее нарочно обрезали в форме булыжника?
– Она и на вкус как булыжник. – Торн отобрал у нее засохшее мясо, его пальцы слегка пощекотали ей ладонь. – Но фуражиры народ запасливый, так как знают, что если вернутся с пустыми руками, то эту пустоту им придется есть. – Он забросил кусок в дальний угол мельницы, и тот, угодив в пролом, шлепнулся в реку.
Она медленно согнула пальцы, пытаясь сохранить на ладони тепло его прикосновения.
Луна сияла высоко в небе. Катье удовлетворенно поглядела на кучу обглоданных костей. Тетерев и впрямь оказался райской пищей – пальчики оближешь. Она снова сидела у огня в своей излюбленной позе – обхватив руками колени. Торн устроился чуть поодаль и тоже смотрел в огонь. Катье силилась прочитать выражение синих глаз, но не сумела.
– Вы давно служите? – Она с опаской покосилась на него: как бы опять чем-нибудь не задеть.
Лицо окаменело, глаза неподвижно уставились в огонь, но голос звучит подчеркнуто спокойно.
– Смотря как считать... Я второй из трех сыновей. К восемнадцатилетию отец купил мне полк. Но я не чувствовал призвания к воинской службе и болтался по Европе, пока война не стала неизбежностью. Лондон, Париж. Потом Вена...
Он пробежался обеими руками по волосам, нетерпеливо сорвал стягивающую их черную ленту. Длинные темные пряди волнами рассыпались по плечам. Наблюдая за ним, Катье вдохнула разогретый воздух, и жар охватил ее нутро.
– Вена, – тихо повторила она. – Лиз говорит, это очень красивый город.
Он бросил на нее взгляд, от которого ей стало неуютно.
– Наверняка ваша сестра чувствовала себя там как дома. В Вене много женщин, подобных ей. – Он сжал кулак. – Очень много.
Шум водопада будто служил завесой от внешнего мира, а внутри Катье почувствовала гнетущую тоску и призналась себе, что это ревность. Много женщин. И кто ее вечно за язык тянет?
– Вы говорили про службу, – шепотом напомнила она. Бекет нахмурился, задумчиво потрогал царапину на виске.
– Вам не исцелить всех ран, владелица замка. Смешно и пытаться.
Его слова задели ее за живое. Какая-то сила подбросила ее с пола.
– Наверно, я смешна, полковник, – проговорила она, судорожно обхватив себя за плечи. – Наверно, я дура, но мне почему-то не все равно, когда человеку больно. Меня так и тянет облегчить эту боль. Наверно, я была дурой, когда подкладывала мужу травы под подушку, чтобы он спал спокойнее. А что толку? Меня же не было с ним рядом в Рамилс! Да, я была дурой, когда полоскала его рубашки в розовой воде, когда топила очаг яблоневым деревом и при нем зажигала только восковые свечи. Я посылала ему в Италию овес для лошадей, а в Баварию молотый перец – там, говорят, мясо несвежее... Но оказалось, мои старания были напрасны, коль скоро не смогли уберечь его от пушечного ядра.
Торн подошел и разжал отчаянную хватку ее рук на плечах.
– Мадам... Простите, я не хотел... Должно быть, вы... очень любили мужа. – Он, казалось, вырывал из себя слова клещами.
– Нет! – Катье оттолкнула его руки. – Нет! Я совсем его не любила! Даже когда родила от него сына, и то не полюбила. Вы верно заметили: смешно было и пытаться.
– Но вы как будто вините себя в его смерти. А что вы могли поделать? Он был солдат и знал, на что идет.
– Как вы, да? А вы когда-нибудь замечали, что кто-то стирает вам рубашки? И если ядро пробьет это мягкое полотно, я снова ничего не смогу поделать, да?
– Катье, перестаньте!
– Почему? Неисцелимые раны?
В висках стучал гнев. На него, на солдата, который не подпускает ее к себе, когда она хочет сделать то единственное, что умеет, – перевязать ему раны и снаружи, и внутри.
– Да что вы знаете об исцелении? – крикнула она. – Вы даже себя не можете исцелить! Или не хотите!
– Мадам... – В голосе Бекета послышалась угроза, но Катье было уже не остановить.
– Я не любила его... Но мне было не все равно, что с ним станется. Он отец моего ребенка, и я о нем заботилась как умела. Вам понятно, что это значит? Вы когда-нибудь думали о чьей-то боли, кроме своей собственной? Вы клеймите грехи вашего Эль-Мюзира и моей сестры... а как насчет ваших грехов?
Бекет шагнул к ней. Это уж слишком! Нет сил видеть ее огонь, ее быстрые, чарующие движения. Что-то натянулось внутри... и лопнуло.
Он схватил Катье в объятия.
– Как насчет моих грехов, мадам? – Он медленно оторвал ее от пола, чтобы глаза были вровень с его глазами. – Так вы хотите исцелить меня? Очистить от грехов? – Он прикусил мочку ее уха. – А ведь я уже предупреждал вас о них.
Бекет поцеловал ее за ухом и почувствовал, как у нее перехватило дыхание. Он не мог ошибиться: ее тело откликается на призыв, и от этого в висках у него что-то стучало все быстрей, все громче.
– Я вижу и понимаю вашу заботу, – пробормотал он. – Но мне нужны не травы под подушкой.
Он провел губами по шее до того места, где она соблазнительно изгибалась к плечу, исчезая под платьем. Ткань мешала ему. Он сорвал ее с плеча и попробовал на вкус нежную кожу.
Она отвернулась от него, закрыла глаза.
– Бекет, я... – начала она шепотом и туг же умолкла.
– У вас все еще есть возможность уйти, освободиться от меня, – сказал он. – Луна светит ярко. Если пойдете вдоль реки, к рассвету достигнете замка. – Он повернул к себе ее лицо. – Маркграф – строгий хозяин, так что едва ли вам грозит встреча с разбойниками. Но если вы останетесь...