– Вдова Филиппа уходит. Играйте вместо нее.
– Но вы же видели карты! – запротестовал тот.
– Да, потому и велю вам продолжать.
Бекет за локоть вытащил Катье из-за стола. Он был одет в темно-вишневый бархат, расшитый золотом. Ей все еще было странно видеть Бекета в одежде придворного. Она привыкла к алому мундиру.
– Лорд Торн... – начала она.
– Прошу вас, мадам. – Он подвел ее к трем грациям. Дамы и кавалеры кланялись им, отвлекаясь от игры.
– Что ты задумал? – прошептала Катье. – Один раз ты меня уже скомпрометировал, когда ушел с бала сразу за мной.
Он молча смотрел на нее. В этом уголке гостиной они были одни, гомон голосов доносился словно бы издалека. А грации на полотне смеялись над ней и все быстрее кружились в танце.
– Что сказала сестра?
Катье быстро подняла на него глаза. Неужели ему известно, что Эль-Мюзир здесь и хочет ее видеть? Откуда он мог узнать так скоро?
– Эти грации очень красивы, – выдавила она из себя.
– Не в моем вкусе.
– Отчего? Какая дивная кожа – точно из слоновой кости...
– Я предпочитаю алебастровую, – пробормотал он. – В лунном свете.
Она вспыхнула и опустила глаза. Почему, даже когда он не дотрагивается до нее, она чувствует тепло его рук?
– В комнате твоей сестры... – он оглянулся вокруг, – следы недавнего визита.
– Приятная м-музыка, верно?
– Мне доводилось слышать звуки в тысячу раз приятнее.
Он умеет ласкать не только руками, но и голосом. Румянец на ее щеках вспыхнул еще ярче.
Бекет приподнял пальцем ее подбородок, но туг же отвел руку.
– Я жду ответа.
Мимолетное прикосновение жгло кожу. Катье вся сжалась.
– Я не знаю, где он. Лиз не сказала...
– Думаю, что сказала. – В его тоне звучало недоверие. – Это ты не хочешь мне говорить.
– Бекет... – Ее вмиг овеяло холодом, и она устремила взгляд к окну, думая, что за ним уже разыгрался ураган. Но ураган был здесь, под боком.
– Как хочешь, – отрезал он. – Я все равно тебе не позволю.
Она облизнула губы, не отрывая взгляда от окна.
– Бекет, скажи, что ты испытываешь после битвы? – спросила она шепотом. – Глядя на свое отражение, ты видишь перед собой другого человека, не того, каким был утром? Оплакиваешь потери или радуешься тому, что остался жить? – Она медленно подняла на него глаза. – А все последующие дни или недели не кажутся тебе бледными, бесцветными? Скучные сны наяву, озаренные тусклым сиянием свечей, наполненные фальшивым смехом и чужими лицами, а настоящая жизнь осталась на поле битвы, и воспоминания – это все, что есть в тебе живого.
– Я могу задать тот же вопрос Бекет посмотрел на нее пристальным, жестким взглядом. – О чем тебе говорит твое собственное отражение? И какие потери ты оплакиваешь – прошлые или будущие? – Он поклонился, перед тем как уйти. – Что до воспоминаний – это тебе предстоит выяснить самой. И очень скоро.
Глава XVII
Катье сидела перед незажженным камином, сжимая в кулаке Карла Великого. Зеленый лиф ее шелкового платья был весь закапан слезами, которых она не вытирала.
Наконец она поставила на место шахматного короля. Ветер стучал в темные окна. Пора. Дольше оттягивать нельзя. Она встала, неловкими пальцами отвязала от платья шлейф, бросила его на спинку стула. Потом сорвала с головы оборчатый чепчик.
Бесшумно ступая по мраморному полу, она проникла в старое крыло и добралась до покоев Петера. В замке царили тьма и безмолвие, лишь изредка одинокая свеча разгоняла мрак.
Часть замка, где находились детские, резко отличалась от парадной: голые каменные стены, ни позолоченных херувимов, ни дорогих гобеленов с обнаженными нимфами, подвал ее замка в Сен-Бенуа и то уютнее!
Да, не много же значат для Клода дети. Недозрелые плоды – не более. Так пусть хранятся в подвале до поры до времени.
Она свернула за угол и чуть замедлила шаг. В канделябре ярко горят семь свечей, и двое лакеев изрядного роста – те самые, которых она видела утром, – стоят у дверей, безмолвные и грозные в своих мешковатых ливреях. Отчего Клод вздумал охранять Петера?
Она бесстрашно подошла к ним, внушив себе, что они не посмеют не впустить мать к сыну.
– Прошу прощения, мадам, – один из них, огромной лапищей преградив ей путь. – Ребенок спит.
– Надеюсь, в такой-то час, – спокойно отозвалась она, пряча вспотевшие руки в складках юбки. – Он... мой сын. Я хочу убедиться, что с ним все в порядке после утренних занятий верховой ездой. Лакеи переглянулись.
– Вы... его мать? Катье вздохнула.
– Ну, если он мой сын, значит, я – его мать. Позвольте мне пройти.
Они вновь обменялись взглядами, а она добавила дерзким шепотом:
– Может быть, перечислить всю нашу родню до седьмого колена?
– Нет, мадам.
Второй отпер ей дверь и отошел в сторону. Потом каким-то удивительно добрым жестом приложил палец к губам.
С бьющимся сердцем она вошла в комнату и устремила взгляд на спящего сына. Возле кровати горела свеча. Катье долго и неподвижно стояла у постели, глядя, как ровно вздымается маленькая грудь, как дышат разметавшиеся по подушке золотые кудри. Мой ангелочек!
Ей вспомнились слова Клода: Не терплю изъянов! Она пошатнулась и ухватилась за спинку кровати, снова и снова твердя себе, что маркграф никогда не узнает про «изъян» своего племянника.
Она порылась в большом шкафу с одеждой Петера, потом в старом высоком комоде, пока не нашла потертый мешок коричневого бархата. Звяканье драгоценного металла наполнило комнату; мысленно Катье вновь прокляла Рулона и его людей за разгром, учиненный в Сен-Бенуа.