Сквозь дымку забытья Лиз почти не ощущала липких волн приближающегося оргазма. У нее уже не осталось сил владеть собой и своим телом. Онцелус начисто лишил ее воли. Теперь она не что иное, как пустой колодец для удовлетворения его похоти.
Стул отчаянно скрежетал по мрамору. Из глаз ее бежали слезы. Спазмы вначале охватили ее колени, потом зигзагом молний переместились к бедрам. Она обрадовалась им, приняла их всем своим существом.
Онцелус вонзился в нее в последний раз и застыл, плотно прижимая к себе.
– Айа-а, айа-а... – Он рухнул на нее. Удовлетворенная улыбка тронула его губы. – Вот хорошо. Хорошо. Сука понесла. Скоро ощенится.
Он отстранился и пошел за ножом. Перерезал путы на ее руках и ногах, вытащил кляп изо рта. Лиз едва доползла до кровати.
– Оставь меня! – приказал он.
– Онцелус, – прохрипела она.
– Иди! Скоро рассвет. Иди к сестре, моя маленькая putain, а то она заждалась от тебя известий.
Катье вся словно окаменела. Прошло три дня с тех пор, как она оставила Бекета в аббатстве. Перед рассветом она без сна лежала в постели и строчила еще одну записку сестре. Еще одно послание, на которое Лиз не ответит.
Перо громко скрипело по бумаге. Она старалась припомнить свет в глазах Бекета. Впрочем, теперь это уже ни к чему. Теперь в этих синих глазах она не найдет ничего, кроме ненависти.
Нить жизни ускользала из-под ее пальцев. Клод позволяет лишь мельком, из дальнего угла комнаты увидеть сына – во время уроков музыки или танцев. А на занятия фехтованием и верховой ездой ее не допускают.
Рука дрогнула, и на последнем слове расплылась клякса. Она скомкала лист в кулаке и откинулась на подушку, чувствуя на щеках горячие гневные слезы.
Черт бы тебя побрал, Лиз! Почему ты не отвечаешь на мои записки? Какую новую пытку выдумал для меня твой Эль-Мюзир?
Кто-то поскребся в дверь. Катье взглянула в окошко на слабые отблески, разгоняющие ночной сумрак. Отложила лежавшую на коленях подставку для письма, выбралась из постели и в одной прозрачной батистовой рубашке подошла к запертой двери.
– Кто там?
В ответ послышалось неясное бормотанье. Катье нахмурилась и приоткрыла дверь. Лиз в халате привалилась к наружному косяку.
– Боже! – Катье распахнула дверь и втащила сестру в гостиную.
Лиз рухнула в кресло. Поморщилась и тихо застонала. Потом съежилась, обхватив себя руками за плечи. Катье присела перед ней, погладила по плечу.
– Что с тобой, Лиз? Где болит? Тебя кто-нибудь обидел?
Лиз упорно отводила глаза.
– Все заслуженно, – вымолвила она трясущимися губами.
– Что, Лиз? Что заслуженно?
Сестра махнула рукой, веля ей замолчать.
– Катье... – начала она и, запнувшись, проглотила ком в горле. В уголках ее губ запеклась кровь. Она шевелила ими осторожно, как если бы каждое слово причиняло невыносимую боль. – Прости меня, сестренка. Онцелусу уже не нужны часы.
Катье опустилась на пятки, не сводя с нее глаз.
– Что ты этим хочешь... Ему нужно что-то другое, да, Лиз? Я все отдам за лекарство. Скажи, что ему нужно?
Сестра встретилась с ней взглядом, Катье ахнула, увидев в ее глазах почти осязаемую смесь боли, страха, отчаяния. Лиз медленно перевела глаза на шахматный столик. Потянулась рукой к белому королю.
– Вот, – прошептала она, протягивая Катье искусно выточенную фигурку Карла Великого. – Вот что хочет Онцелус за лекарство для Петера. Твоего англичанина. Лекарство в обмен на человека.
– Нет! – Катье выбила фигурку из руки Лиз; король упал на мраморный пол и разбился. – Нет! – пронзительно крикнула она и, вскочив, отшатнулась от сестры. – Его он не получит! Я не... – Пятясь, она дошла до спальни и споткнулась о туалетный столик, смахнув флаконы. – Вон! Вон! Я тебя не знаю. Вон! – Она схватила письменный прибор и швырнула его в дверь гостиной.
Чернильница разлетелась на тысячу осколков и точно черная кровь забрызгала дверь и пол.
– Катье! – Лиз, пошатываясь, встала. Чтоб не упасть, схватилась за спинку стула.
– Ты не сестра мне! Ты мне никто! Ступай к своему дьяволу! Вон!
Она запустила в Лиз стоящим на столике серебряным подсвечником. Он звякнул о ножку шахматного столика. Лиз быстро засеменила к двери.
– Катье, послушай...
– Вон!
Лиз тенью выскользнула в коридор.
Катье стояла в спальне, переводя дух. Перед глазами стелился черный туман. Судорожные вздохи вскоре перешли в рыдания.
– Нет! Нет! Нет! – все повторяла она, медленно оседая на пол. Свернулась в комочек, пальцы лихорадочно теребили ночную рубашку, слезы мешались с пылью ковра. – Бекет, мой Бекет! Я погибла!
Глава XIX
Сен-Бенуа. Катье неохотно пробуждалась, и образ дома возникал в дымке, окутавшей ее сознание. Сен-Бенуа. Надо же, заснула прямо на полу спальни!
Она подняла голову, утерла мокрое от слез лицо. Слезы вперемешку с колючей пылью щипали ей лицо точно так же, как раскаяние, гнев и ненависть к самой себе разъедали душу.
Бекет заранее знал, какую цену запросит турок. А она цеплялась за свои наивные надежды, вручая судьбу Петера безумцу, маньяку. Ведь она же видела его в Серфонтене и все-таки выбрала свою слепоту, предпочла ее любви.
Дрожа всем телом, она поднялась, сбросила на пол ночную рубашку. Теперь нелегко будет вернуться назад. Посевы наверняка вытоптаны, сожжены или скошены для фуража. Скотину увели или зарезали на месте. На зиму они опять останутся без дров. Но выбора у нее нет.