– Я не солдат, Бекет. Я испугалась. Что мне было делать? Сказать этому... дьяволу, что человек, которого он хочет убить, разбил лагерь на северной стороне меловой гряды? Как я могла? Ведь ты...
Катье вспыхнула и потупилась.
На поляне воцарилась тишина. Руки Бекета снова замерли, сжимая точильный камень.
– Катье...
– Ты целовал меня... – с трудом выдавила она. – И... заставил меня почувствовать такое, чего я никогда прежде не чувствовала. Ты рассказал мне про демонов, которыми одержима твоя душа. Я понимала, что ты обо мне подумаешь, когда оставляла тебя ночью у костра, но как бы там ни было, я не могла привести к тебе твоего врага. – Она ухватилась за ветку жимолости, и та хрустнула у нее в руках. – И я солгала ему, Бекет. Солгала Эль-Мюзиру. Он пригрозил, что не даст больше лекарство для Петера, но я... все равно не могла ему сказать, где ты. И солгала...
– А мне ты почему солгала, Катье? – Глаза Бекета потемнели.
– Он пригрозил... – начала она, но запнулась и помотала головой. – Нет. Я испугалась. Он показался мне таким... страшным. В той комнате... от него исходил запах зла, так же, как от твоего мундира пахнет порохом. Я испугалась, что он убьет тебя. – Катье никак не могла справиться с дрожью в голосе. – Ох, Бекет, я солгала, чтобы спасти тебя. Я не хочу, чтобы ты умирал!
– Катье...
Слова точно всколыхнули всю его душу. Я не хочу, чтобы ты умирал. Он стиснул эфес шпаги, привалился к дереву, закрыв глаза и прислушиваясь к голосу сердца. Голос был хриплый, надтреснутый от многолетнего молчания, но звучал настойчиво – ни с чем не спутаешь.
Бекет засунул шпагу обратно в ножны.
– Ты не должна была мне лгать, Катье. Все... было бы гораздо проще, если б ты сказала правду. Я бы так и не узнал тебя... не узнал, какую женщину мне суждено потерять!
Она подошла к нему и коснулась щеки; ее рука пахла жимолостью.
– Бекет, не держи на меня зла. Я поступила, как подсказывало сердце. Я боюсь за тебя и не хочу, чтобы ты умирал.
Я умру, сильфида. Потому что хорошо знаю своего врага. Наши силы равны, и ни ему, ни мне не уйти живым. Но что такое смерть еще одного англичанина в этой войне?
Он привстал, крепко обнял ее, уткнулся лицом в волосы.
– Все было бы проще... Катье, золотая моя сильфида, ты ничего не понимаешь!
Сотворил же Бог такое чудо, как это лицо возле его влажной груди, это теплое дыхание, эти руки, умеющие снимать любую боль. Но главное чудо, чудо из чудес – это ее щедрое, не требующее ничего взамен сопереживание, благодаря которому она всегда чувствует его боль и тянется помочь.
Знает ли она, как глубоко затронула его своими прикосновениями? Понимает ли, что этими пальцами гладит не только его тело, но разгоняет тьму в его душе? Чувствует ли, что воскресила к жизни мертвеца?
Он ошибся, думая, что она лжет ему в своих интересах. Просто она не могла последовать закону его строгой и холодной воинской чести. У нее свои законы и своя честь. Теплая, нежная, заботливая.
Быть может, его руки в последний раз ощущают ее тепло.
Он избавит мир от Эль-Мюзира – это начертано среди светил с неумолимой яростью, – но до сих пор он не думал, что цена, которую придется заплатить, окажется так высока.
– Я не понимаю, но хочу понять, – она, убирая с его лица мокрые волосы. – Хочу знать, есть ли хоть малая надежда...
Он прервал ее слова поцелуем. Пальцы потонули в золотой копне волос, а язык зарылся в сладостную негу рта. Господи Иисусе, в ней моя слабость!
Сжав ладонями пылающие щеки, Бекет целовал свою сильфиду и не мог насытиться нежностью ее губ и нежностью ее заботы.
– Тебе надо идти, – пробормотал он. – Да, – шепнула она.
– Тебе нельзя здесь оставаться, – продолжал он и слегка прикусил мочку ее уха.
– Нельзя, – согласилась она.
Он поцеловал бьющуюся у нее на шее жилку.
– Я не должен. – Конечно, не должен, но куда деться от этих рук, что блуждают по его телу, гладят, ласкают, ощупывают каждый мускул? – Меня ждет смертельная схватка, и мне надо... О-о! – Горячим языком она слизнула еще не высохшую каплю у него на груди. – Надо... – Он втянул в себя воздух, ощутив блаженную тяжесть в паху. Положил руки ей на плечи, точно пытался оттолкнуть ее от себя. – Мне надо собраться с силами. Я так долго мечтал об этой встрече, она снилась мне все эти годы в моих черных снах. Пойми, Катье, не могу я...
Она посмотрела на него полупьяными от поцелуев глазами. Он раздвинул полы расстегнутого сверху жакета и увидел соблазнительно выступающую – над корсетом грудь.
– Мой англичанин. – Она поцеловала лежащую у нее на плече руку. – Давай забудем обо всем. Хоть ненадолго.
Пусть еще час не будет ни полковника, ни владелицы замка. Только мужчина и женщина.
Бекет молча уронил руки.
Она медленно выпрямилась. Ее пронзило ощущение невосполнимой потери. Катье тихонько пошла прочь. Неужели ему больше не увидеть солнца, играющего у нее в волосах, не взглянуть в эти дивные отважные глаза, не почувствовать...
– Катье!
Она обернулась. Бекет широко раскинул руки.
– Иди ко мне, моя сильфида! Сделай так, чтоб я забыл обо всем на свете!
Она бросилась к нему. Он стиснул ее в объятиях, прижался к ее губам – неторопливо, все крепче и крепче, наслаждаясь ее вкусом, как последним глотком редкостного вина. Принимая ее в дар, Бекет отодвинул в сторону и солдата, и черноту, и ярость. Он высвободил в себе человека.