— Я знаю, — засмеялась она, — Риг сказал мне.
— Так или иначе, потом Сурт предаст целый мир огню.
— И земля, и все живое погибнет? — спросила Эрин, нахмурившись. В глубине ее сознания мелькнула мысль, что Риг нарочно недорассказал историю, чтобы она услышала ее от кого-нибудь еще.
— И да, и нет, — сказал Олаф, улыбаясь снова, лениво посматривая на ее диафрагму, где блуждали его пальцы. — Огонь разрушит все, но потом мир станет зеленым и свежим снова. Солнце оставит дочь, чтобы светить и согревать мир, а сыны Одина и Тюра останутся в месте, называемом Идаволл, и они снова населят землю. А Балдр, наиболее почитаемый из богов, убитый своим братом Ходом, оставит мир мертвых и придет в Идаволл — вместе с братом, который убил его. И они будут долго жить в вечном мире.
Олаф заметил, что она улыбнулась таинственно и сладко.
— Чего ты улыбаешься? — прошептал он, следя за ее губами.
— О… ничего, мой лорд, — ответила она. Это было то, что, по мнению Рига, должна была узнать она сама, то, что противоборствующие силы будут разрушены, но на развалинах кто-то может найти мир и покой. Она никогда не могла вообразить, что возможен мир между викингами и ирландцами. Мергвин давно предупреждал, что это не произойдет ни в течение ее жизни, ни при жизни ее детей, но она сможет найти свой собственный мир. И такие моменты, как этот, поддержат ее, если случится беда. Яркий луч полуденного солнца пробрался в пещеру, и Эрин посмотрела наружу.
— Дождь кончился, — сказала она тихо. Олаф улыбнулся.
— Знаю, он давно кончился.
Их взгляды встретились, и они рассмеялись. Потом Олаф почтительно поцеловал ее в живот, встал и нагнулся, чтобы помочь ей.
— Мы должны возвращаться, а не то Сигурд пошлет за нами.
Эрин кивнула. Их одежды высохли у костра, и они молча оделись, помогая друг другу поправить плащи и броши.
У выхода из пещеры он задержался и поцеловал ее слегка в губы, внимательно заглянув в глаза.
Потом шлепнул лошадь Эрин по боку, чтобы та повернулась, подсадил Эрин и вскочил на своего жеребца.
Пока они ехали, Эрин исподтишка смотрела на мужа. Она думала, что он прекрасный мужчина, и с горечью сознавала, что он все еще остается чужим. Высокий, в развевающемся на ветру плаще, он был все же Норвежским Волком, и его рассудок и сердце закрыты для нее. Казалось, она никогда не проникнет за эту броню.
Он обернулся к ней, когда они подъехали к городу, и ледяной блеск вернулся в его глаза.
— Пошли! — крикнул он. — Что-то случилось в наше отсутствие.
Пораженная, Эрин натянула поводья, и ее лошадь пустилась галопом позади жеребца Олафа. Волосы застилали ей глаза, и она плохо видела, но с вершины холма она заметила, что за стенами было много людей с мечами, пиками, топорами и щитами. Мужчины готовились к войне.
«Почему, — думала Эрин чуть позже, глядя из окна своей комнаты на внутренний двор, где ее муж, кузен и братья готовились к бою, — судьба так распорядилась, что те, кого я люблю, покидают меня?»
Слезы капали у нее из глаз, но она не обращала на них внимания. Она была королевой Дублина, и когда они на заре уедут, ее долг поднести прощальный кубок Олафу, подбодрить воинов и пожелать им победы.
Она не разговаривала с ним с тех пор, как они вернулись. Возбужденные лошади становились на дыбы и били копытами. Знаменосцы, слуги, кузнецы и воины суетились, и Олаф был полностью поглощен подготовкой. Эрин была уверена, что в этот момент он совершенно забыл о ее существовании. Она не могла ничего узнать от Лейта, Грегори и Брайса, а Ниалла и вовсе не было видно. Он уединился с Олафом.
Приготовления затянулись далеко за полночь. Наконец, изнуренная от произошедшего прошлой ночью, от усталости и тревоги, Эрин поднялась по лестнице в спальню, разделась, зарылась в льняные простыни и тщательно укутала мехами свое дрожащее тело.
Это несправедливо. Она так долго ждала мира, и теперь, когда покой наконец пришел в ее душу, опять все испорчено.
Она не проснулась, когда пришел Олаф и лег рядом, но во сне инстинктивно прижалась крепче к его телу, как маленький котенок. Ему пришлось мало спать, но то, что он был рядом с ней, радовало его и помогало забыться.
Когда она проснулась, он смотрел на нее, и на какое-то краткое мгновение, очень краткое мгновение, которое промелькнуло так быстро, что, возможно, даже и не существовало совсем, она увидела нежность в его глазах, проблеск его внутренней сущности, которая всегда была скрыта. Но это мгновение миновало.
Он дотронулся до ее волос, раскидывая эбеновые волосы по подушке.
— Интересно, — сказал он тихо, — таишь ли ты до сих пор надежду, что я погибну в схватке с датчанами.
Она открыла рот и чуть не проговорила: «Я люблю тебя», но вовремя спохватилась. Она молча смотрела на него, так как не могла заставить себя сказать это прямо сейчас.
— Боюсь, что нет, — сказал он резко, — я бы не хотел умереть, даже если бы это доставило тебе удовольствие.
Она захотела сказать ему, что не желает ему смерти; вероятно, он знал это, он слишком хорошо все чувствовал благодаря своей интуиции энергии, распространявшейся вокруг. Но это ничего уже не значило, когда он резко схватил ее. Они слились в порыве страсти, разгоревшейся бурно, позабыв о его клятве быть всегда нежным.
Она болтала с Брайсом и Лейтом, давая всякие наставления, как мать, наказывая им спать под кровом, не ходить в мокрой одежде, хорошо питаться. Ниаллу она ничего не сказала. Поцеловала его и бросилась в его объятия, глотая слезы.
— Все не так плохо, принцесса, — прошептал Грегори, когда она отошла от Ниалла, — потому что мы знаем, что ты здесь в безопасности, и ни один подлый датчанин не одолеет силу Ниалла из Улстера, Аэда Финнлайта и Норвежского Волка.
Эрин попыталась улыбнуться.
— Я бы хотела отправиться с тобой, Грегори. Слишком тяжело ждать, Грегори улыбнулся.
— Время твоих подвигов прошло, кузина, слава Богу. Если бы что-нибудь случилось с тобой, я не простил бы себе этого. Кстати, Эрин, твои братья все знают. Лейт догадался. Он сказал мне об этом в ночь твоей свадьбы и потом рассказал Ниаллу и Брайсу. Они не проговорились. Я думаю, они очень гордятся тобой, но также и боятся за тебя. Если все это повторится, они остановят тебя. Таким образом, пусть все это станет легендой.
У Эрин опять навернулись слезы.
Они знали-Лейт, Брайс, Ниалл — и они хранили тайну. Поэтому было еще труднее смотреть, как они уезжают.
Грегори поцеловал ее в щеку.
— Пожалуйста, не плачь, Эрин. У нас огромные силы. Мы не можем потерпеть поражение вместе с Олафом, а вскоре к нам присоединятся войска твоего отца. Мы скоро вернемся.
— Я не собираюсь плакать, Грегори, — прошептала она, целуя его в щеку, но ее лицо было влажно. Она вытерла слезы.
Боевые кони пронзительно ржали. Эрин увидела, что Олаф уже оседлал лошадь и ждал. Она поднесла ему серебряную чашу. Поднявшись высоко, он осушил ее, во дворе тем временем слышались восторженные возгласы и ржание возбужденных лошадей.
Олаф наклонился в седле, вернул чашу и дотронулся до ее щеки, его ледяные глаза были задумчивы и сверкали синим огнем.
— Будь осторожнее, ирландка, — сказал он нежно.
Эрин схватила его руку и, наклонив голову, поцеловала его ладонь, не поднимая головы, чтобы он не видел ее мокрых глаз.
Она отошла назад, когда поток воинов и лошадей с лязганьем и грохотом вылился за пределы города.
ГЛАВА 16
Аэд Финнлайт увидел своего зятя по ту сторону ручья.
Норвежский Волк был хорошо заметен. Высокий, на своем темном, как ночь, жеребце, он казался не обычным смертным человеком. Его золотые волосы, казалось, были насыщены солнечной энергией и распространяли ее вокруг. Даже с такого расстояния безграничная сила и огромное напряжение чувствовались в воздухе.
Дрожь пронзила Аэда до костей. «Как хорошо, что я вместе с этим человеком, — думал он, — я слишком стар, чтобы сражаться против него снова».