Такая сцена ждала ирландского Верховного короля, когда он узнал о смерти сына. Он не пытался мешать Брайсу, он просто встал на лужайке, его сердце стало таким же хрупким и разбитым, как и его кости. Лейт. Славный парень. С кристально-чистым смехом. Сын, который мог встать между серьезным Ниаллом и угрюмым Брайсом и, сказав несколько простых слов, охладить их пыл. Лейт. Аэд закрыл глаза, так как боль сотрясала его тело. Он пытался убедить себя, что он удачливый человек. Он был Ард-Ригом Ирландии; он провел большую часть жизни в сражениях. Воспитал десять детей, и каждый его отпрыск достиг совершеннолетия. Его сыновья постоянно сражались — все, кроме Майкла, который тренировался со стражей в Таре и Шине, и Галббрайта, который давно присоединился к Святому ордену.
У Аэда было десять детей, но этот факт не облегчал боли от потери сына, особенного и неповторимого.
Но он был Ард-Ригом, вождем тех, кто долго и жестоко сражались за него; тех, кто отдал своих сыновей этой земле. Он не мог показывать своего горя и не мог осуждать другого сына, который обнимал мертвого брата. Он медленно подошел к Брайсу и положил руку ему на плечо.
— Он был твоим братом, Брайс, — сказал тихо Аэд, — и он был моим сыном. Я заберу его у тебя.
На мгновение Брайс сильнее сжал окровавленное тело, потом встретился глазами с отцом и увидел в них жалость.
Аэд принял мертвого сына из его рук и вынес его из леса. Он нес на руках сына, который при жизни был выше и шире его и никогда не дрогнул в бою.
Он принес его в свою палатку, где заботливо смыл грязь с его лица, следы засохшей крови на губах. Он завернул своего сына в шелка, затем передал его монахам.
На отдаленной скале, с которой было видно долину, где норвежцы и ирландцы хоронили убитых, Фриггид Кривоногий смотрел на это зрелище со злобной усмешкой, исказившей черты его лица. Его люди были мертвы, остальные рассеялись. Только четыре десятка собрались и залечивали свои раны.
Фриггид громко выругался, поднимая кулаки.
— Он все еще жив… Волк еще жив!
Белый Олаф взял Дублин, взял дочь Ард-Рига Ирландии и привлек королей провинции на свою сторону. Ничего из этого не волновало бы Фриггида, если бы Волк был мертв.
Он смотрел на траурный обряд, пока солнце садилось над обрывом и долиной. Потом он повернулся к своим людям с гневом в глазах.
— Мы отправимся на юг этой ночью! Ниалл из Улстера возглавит войско, идущее на север, ирландский Ард-Риг поедет на юг и вглубь. Волк двинется на южный берег. Мы сольемся с бандами, которые жаждут овладеть бухтами, и будем на шаг впереди норвежца. Мы подождем его, заманим в ловушку и отправим в Валгаллу от самых ворот города, который он отобрал у нас…
Датчане ответили радостными возгласами. Фриггид улыбнулся. Его не беспокоило, что все они могут умереть или быть ранены. Его волновал Волк. Более молодой, более сильный, божественно золотой и властолюбивый. Олаф должен умереть, должен страдать от боли и потерь. Он познал и муки от страшных ран, и горечь потери Гренилде, но сейчас у него другая женщина. Принцесса, дочь Ард-Рига. Может быть, тут его слабое место? Фриггид колебался. Это, по крайней мере, надо иметь в виду.
Прах к праху. Пока земля не покрыла шелковый саван Лейта, слышались молитвы.
Аэд Финнлайт никогда не выглядел таким старым, как сейчас, после битвы, в которой пал его собственный сын.
Олаф тихо подошел к Хитрой Ирландской Лисе, бывшему противнику, который стал ныне союзником и другом. У него не было слез на глазах, только усталость и печаль.
— Мои люди будут чтить твоего сына и короля Коннахта, — сказал тихо Олаф со всей нежностью, на которую был способен. — Они хотят отдать дань великим воинам, которые, как они уверены, станут украшением пиршеств в Валгалле. Я говорю с тобой об этом, потому что не хочу оскорбить тебя и твоих монахов.
Старый король мягко улыбнулся.
— Я не буду оскорблен, Волк. Мне приятно узнать, что те, кто сражались рядом с Лейтом и Фенненом, будут почитать их. Валгалла… Небеса. Что разного в этих словах, приятель? Пожалуйста, скажи своим людям, что я дал свое благословение, пусть они читают свои молитвы.
Олаф кивнул, ощущая лучше, чем когда-либо, узы, которые связывали их души и тянули его к этому вождю.
Он ничего больше не сказал, а отдал честь ирландскому королю.
Монахи ворчали, но норвежцы по-своему уверяли Лейта Мак-Аэда и Феннена Мак-Кормака, что их путешествие будет недолгим и приятным.
Возле Лейта и Феннена закопали их мечи, пищу для путешествия в другой мир, кубки, броши, ножи и тарелки. Выкопали большую яму и закопали лошадей с полной упряжью, чтобы они могли скакать по небу.
Викинги предпочитали сожжение, чтобы дух путешествовал по воздуху, но многие придерживались обычая закапывать умерших в землю и снабжать их всем необходимым. Христианские монахи никогда не разрешили бы, чтобы ирландских принцев и королей предавали сожжению.
Аэд с сыновьями скрылись в палатке на ночь. Сейчас они должны предаться скорби одни, и это было хорошо известно Олафу.
Но он не мог отдохнуть этой ночью, не мог заснуть. Он смотрел на отсвет под звездами, и что-то заставило его осознать, что он не может думать ни о чем, кроме дома.
Когда-то это был просто дворец. Великолепный, завораживающий, воплощение его мечты. Королевская резиденция, но все же только строение. А теперь это — дом, потому что там теплился домашний очаг. Его жена… Так часто он боролся ср снами, где она манила его, нежные руки протягивались к нему навстречу, чарующие изумрудные глаза сверкали от радости, ее черные волосы окутывали его; под ними он чувствовал биение ее сердца. Проснувшись в поту, Олаф ощущал боль. Но от этих мучений не было никакого спасения; ни одна женщина больше не сможет успокоить его. «Я околдован», — часто думал он. И это была не его давно ушедшая храбрая светловолосая красавица, а ирландская злючка, которую так же трудно усмирить, как и ее землю.
Сегодня он снова разбил датчан. Фриггид выжил, но его люди изгнаны из Дублина и Улстера, и Гренилде отомщена.
Хотя этот подвиг не принес ему внутреннего успокоения, которого он жаждал, дверь в прошлое закрылась. Он мог смотреть в будущее, но не знал, сбудутся ли его мечты в отношении Эрин; его гордая прекрасная жена могла все еще таить против него ненависть. Возможно, она радовалась, пока его не было, и молилась каждую ночь, чтобы он умер от датских копий.
Он хорошо сознавал, что границы между страстью, любовью, ненавистью и гордыней очень тонки. Он разбудил в ней чувственность, он сделал ее женщиной. Она не могла отрицать, что он сумел воспламенить ее, но обладать ее телом, созданным для любви, и завоевать ее разум, душу, сердце — не одно и то же.
Он был так долго в разлуке с нею. Три полных луны. У них не было возможности хорошо узнать друг друга. Он поклялся; что когда вернется, то приложит все усилия, чтобы сблизиться. Их битва окончилась. Он сделает все, что в его силах, чтобы порадовать ее, и впустит ее в свою жизнь. И он тоже постарается войти в ее жизнь. Он сделает ее счастливой. Он хотел ее, как жаждущий человек, который не в состоянии напиться вином. Потому что она была нужна ему… Потому что он… Олаф закрыл глаза. Возможно, он любил ее. Возможно, не вся любовь умерла в нем вместе с Гренилде.
Шум отвлек его, и он тревожно огляделся, чувствуя опасность. Он глубоко дышал и раздраженно вертел головой.
Мергвин, как страшная хищная птица и как лунатик одновременно, брел к нему сквозь чащу деревьев.
— Клянусь всеми богами, друид, — пробормотал Олаф, — ты можешь заставить кровь бурлить от страха.
Мергвин с достоинством остановился, откинул свои длинные рукава и надменно посмотрел на Олафа.
— Я думаю, мой лорд, что твоя кровь бурлит независимо от меня.
Олаф рассмеялся, но быстро успокоился, вспомнив о том, что произошло днем.
— Я у тебя в долгу, друид. Ты спас мне жизнь.
Мергвин фыркнул.
— Не благодари меня, викинг. Я не спас твою жизнь, а подал руку судьбе. Тебе все равно было суждено побороть Фриггида, — его голос задрожал от боли, — так же как Лейту и Феннену было суждено умереть.