Совсем не то - теперь! Он всем существом ощущал бодрость и силу, он еще в Рязани, когда так хорошо разволновал маленький, сердито-гулкий окский пароходик, почувствовал ту обострявшую и утончавшую все душевные силы жажду работы, которая с каждым днем непрерывно углублялась в нем.
Волга же сразу показалась забытой - и обретенной - родиной. Несказанно радовало все: и гулкий Нижний, его разрушающийся кремль, откуда на десятки верст видны лесные дали, и горами наваленные на пристанях корзины с ягодами, и потянувшиеся по берегам леса и равнины, села и монастыри, и привольные острова под Юрьевцем, и грустные огни бакенов в теплой, призрачной мгле июньских ночей...
Навстречу наплывал, трубил буксир, тянувший караван барок. Пароход, перекликаясь с ним, загудел с той же Дружественной бодростью, помощник капитана, стоявший на вахте, раздольно развернул флаг: старинная поэзия великой русской реки.
- О чем задумались? - спросила, подходя к художнику, Софья Петровна. Она опустилась на соседнее кресло, счастливо посмотрела на Исаака Ильича.
- Трудно сказать: вспомнил, неожиданно, школу, юность... Как всегда, какие-то неясные обрывки, мазки, путаница... Думал о своих работах, - я ведь еще ничего не написал большого и настоящего, а написать, чувствую, смогу: никогда не хотелось так работать, как сейчас.
- Постараемся, чтобы это состояние не покидало вас все лето, - ответила Софья Петровна.
Художник поблагодарил и вдруг быстро поднялся, подошел к поручням.
- Смотрите, смотрите!
Кормы барок, поравнявшихся с пароходом, напоминали витые городецкие пряники или нанизанные одно на другое разноцветные простонародные ожерелья из сусального золота и янтаря. Высоко, с гордой статностью, поднимались на барках мачты, и чуть колыхались, чуть шумели осенявшие их паруса и флаги. Широко и густо развевался дым буксира.
Старик капитан, стоявший поблизости, назвал барки с волжской певучестью:
- Тихвинки, расшивы.
Художник долго-долго следил за уходящим караваном...
На берегу, в березах, забелело поместье - колонны, балкон, домовитые службы, зеленая беседка.
- Утешное, - послышался внизу, на корме, женский голос. - Сейчас будет Плес.
И опять частил, сбегая к реке, ельник, иссеченный овражками, смолистыми вырубками. За ельником показались церковные кресты - и открылся уединенный город, раскинувшийся по горам, по их скатам и долинам, полным садов, тополей, крутых извивных дорожек. На одной из гор, отделенной от города ключевой речкой, был погост, а на погосте, над самым обрывом, - деревянная часовенка, стемневшая от времени, непогоды, веявшая далекой стариной, ее горестными, страстными моленьями.
Великая тишина стояла над городом, только пароходные волны раскипались на грядах отточенных камней.
Далеко впереди, прямо над Волгой, садилось солнце, и в хрупко-туманной бесконечности простора все светлели и расплывались, все возникали и исчезали какие-то, может быть только кажущиеся, легкие, розовые села...
Тихая волжская грусть, мирное летнее запустение.
Художник и Софья Петровна, взглянув друг на друга, разом, в одно слово, решили:
- Сходим.
На палубу вышел купец в черном картузе, осторожно сложил груду корзин, картонок и свертков и, достав платок, замахал: в окне огромного, близко проходившего дома под красной крышей стояла, смотрела на пароход молодая женщина в белом платье.
Софья Петровна обратилась к купцу:
- Вы, кажется, местный житель? Скажите, можно здесь найти две комнаты - до осени?
Купец насторожился, учтиво, с любопытством осведомился:
- А вы, сударыня, - извиняйте, не имею чести знать имя - отчества, - по делам сюда, к нам, или так, из любознательности?
- Работать, писать картины - на этюды, как говорят у нас, - улыбнулась Софья Петровна.
Купец прищурился:
- Картины списывать... Не наслышан об этом деле... А насчет квартерки сказать тоже ничего не могу: в хорошие дома жильцов, конечно, не пущают, а из бедноты, может, и найдутся любители. Поищите, поспрошайте.
Исаак Ильич и Софья Петровна наскоро собрали вещи и сошли на пристань - странные, непонятные, никогда не бывалые здесь люди, с какими-то треножниками, ящиками, сетками, с охотничьей собакой и городскими чемоданами из крокодиловой кожи.
Купеческая и мещанская молодежь смотрела на них с жадным любопытством, старики волгари, рыбаки и перевозчики - с удивлением.
Нашли носильщика, какого-то старичка по прозвищу Мироносица, двинулись в город.