- Слышно, как листик падает.
- О собачках тоже не извольте беспокоиться, гонят, как музыкальная машина, - нетерпеливо сказал младший Вьюгин, задорно охлопывая весело завизжавшую выжловку.
Вверху светало, слабо белело, но внизу все тонуло и таяло в густом тумане, облегавшем землю и Волгу пушистой легкостью, напоминавшей оренбургский платок.
Лодка, вся отсыревшая, поплыла беззвучно: Гавриил Николаевич чуть опускал и поднимал весла. Альбицкий умело пособлял рулем.
Волга казалась бесконечной, да ее, в сущности, и не было - кругом струилась одноцветная, пепельная мгла, муть. Где-то поблизости грустно, беспомощно гудел стоявший на якоре пароход. Иван Николаевич строго смотрел на компас. Гавриил Николаевич, опустив весла, переливно затрубил в рог. Из тумана ответил рог Фомичева.
Потом, когда стал чувствоваться берег, в тумане вдруг скользнуло что-то подобное ружейной вспышке - и все сразу заалело, и за тонким дымом показалась река, густая и плотная, как сметана. Теперь рассвет поднимался снизу - вверху все становилось бесцветным и смутным, - и показавшийся город, чистый и розовый, как бы вырос из воды, из ее безмолвного лона. За лесом поднималось солнце.
Иван Федорович ждал охотников, стоя на крыльце. Он был наряден, как на старинной охотничьей картине: верблюжья поддевка, круглая барашковая шапка с красным верхом, оправленный серебром кинжал и фляга у пояса, труба и кожаный ягдташ с тороками через плечо и на груди лепажское ружье. Он крепко сдерживал горячего, побрякивавшего цепочкой Фингала.
Встречая охотников, Фомичев торжественно, нараспев, продекламировал:
Лес, засыпанный сверху дроздами, дремал в слабом золотистом тумане. Дорога, запятнанная листьями, пестрела, как шкура леопарда. До головокружения пахло эфиром и будто табаком. Собаки, обе рослые и крепкие, черно-багряные, подбористые и пружинистые, шли на вытянутых цепочках ухо в ухо. Они жадно втягивали, раздувая ноздри, аромат мягкой земли.
Собак пустили на выходе в поле, поросшее мелким кустарником. Они быстро скрылись из глаз, разомкнувшись в разные стороны. Охотники, сразу ставшие серьезными, сняли ружья и, согласно щелкнув затворами, заложили патроны. Потом, далеко и ровно отходя друг от друга, настороженно пошли полем.
За полем лежали столь памятные художнику по летним скитаньям порошинские сечи. В стороне, над оврагом, в селе Антоновском, темнела древняя деревянная церковь, витая и узорная, очень похожая на городскую часовенку, и густо дымились избы.
Рыжие жнивья колосились и хрустели, свежо зеленели мокрые озимые, ласково пригревало солнце.
Тихий осенний день, печальный осенний свет...
Гавриил Николаевич, горяча собак, задорно покрикивал, заливисто «порскал», Иван Федорович коротко, позывисто потрубливал в рог.
Софья Петровна, идя между ними, всматриваясь в жнивья и бурьяны - они, как и все окружающее, были полны таинственности, - чувствовала такую напряженность ожидания, что возможность выстрела и радовала и пугала ее. «Промажу, непременно промажу», - с отчаянием думала она. Она приостановилась, поправляя шляпку, - и вдруг пронзительно вздрогнула и растерянно оглянулась: совсем близко, в зашумевшем бурьяне, заголосили собаки. Это был не гон, а какой-то исступленно-трагический, леденящий вопль, с которым собаки, вплотную наскочившие на зайца, «ведут» его «на глазок» («в видок», как говорят охотники).
- Соня, бейте! - моляще крикнул сзади Исаак Ильич.
- Береги, береги! - страстно, будто с рыданием, кричал Гавриил Николаев.
Это такое редкое и теплое: «Соня!», этот крик и вопль совсем разволновали Софью Петровну. Она быстро повернулась. Заяц, курчавый и грациозный русачок, летел, катился совсем рядом, в каких-нибудь десяти шагах от нее. Она видела его округлые, навыкате, глаза, похожие на коричневые китайские яблоки, огромные, черные сверху уши, смуглую спинку и ахнула из обоих стволов, ничего не видя за дымом.
- Э-эх, зас... ха! - услышала она голос Гавриила Николаевича и, не обижаясь, ощутила такую горечь, что, не переменяя патронов, забросила за плечи ружье и быстро пошла в сторону. Потом остановилась, равнодушно стала смотреть.
Из бурьяна вымахнули собаки - пасти их были широко раскрыты, растянуты, - заяц, легко, подпрыгивая, уходил межой, а Гавриил Николаевич, пригнувшись, бежал куда-то вниз, перехватывая его. Вдруг он мгновенно присел, выстрелил и весело загоготал: второй русак, убитый на взбеге, неуклюже перевернулся через голову. Видно было, как охотник поднял его за задние лапы, как, любуясь, распластал по жнивью и, опустившись на колени, стал перетягивать заячьи лапы ремнем.