- Я буду стрелять сразу, - спокойно сказал он, наводя на Ван Ю-ли винтовку. - Я хорошо стреляю.
- Стреляй!-Андрей, как кошка, оторвался от земли и прыгнул к рыжему. - Беги, Ваня!
При всей своей проворности Ван Ю-ли не успел двинуться с места: рыжий сделал шаг навстречу Андрею, коротко взмахнул рукой, и Андрей кубарем покатился по траве.
С шумом раздвинулись кусты, и перед Ван Ю-ли появился коренастый человек в туго перехваченном ремнями френче.
- Кто такие? - быстро спросил он. - Зачем здесь?
- Гуляли, заблудились, - стараясь быть почтительным, ответил Ван Ю-ли.
- Имя?
- Ван Ю-ли.
Человек в френче обернулся и поманил кого-то рукой. Из кустов вышел отец Ван Ю-ли.
- Твой?
Старый китаец, улыбаясь, быстро закивал головой. Ван Ю-ли снова взглянул на человека в френче и вдруг увидел удивительно ясные голубые глаза.
- Я Мате, - человек протянул Ван Ю-ли руку, - командир партизанского интернационального отряда. - И, поймав удивленный взгляд Ван Ю-ли, пояснил: - Уже два часа в походе. Так что мы оказались ближе, чем ты рассчитывал. - Потом посмотрел на все еще лежащего Андрея. - Спит? - Мате удивленно поднял брови.
Рыжий человек что-то сказал не по-русски, и Мате наклонился над Андреем.
- Тебя сильно ударил Бокмюллер?-участливо спросил он.
- Сильно, - кивнул головой Андрей, вставая.- За сутки меня уже второй раз бьют. И главное - все свои.
- Все свои, - засмеялся Мате так заразительно, что все вокруг тоже засмеялись. Улыбнулся и Андрей. И, хотя сильно болела челюсть, ему было так радостно, так весело, что он готов был броситься на шею рыжему австрийцу.
- Надо спешить, - посерьезнев, сказал Мате. - Идем!
Партизаны, растянувшись цепочкой, быстро шли по тайге. Впереди и по бокам двигалось боевое охранение. Андрей упросил Мате пустить его вперед вместе с рыжим Бокмюллером, и Ван Ю-ли слышал, что, уходя, они оживленно о чем-то беседовали. До Ван Ю-ли донеслись лишь отдельные слова, среди которых он уловил незнакомое «бокс», произнесенное Бокмюллером.
6
Подполковник Еремеев решил ни за что «не упускать своего счастья». Поэтому едва рассвело, он уже был на ногах. Побрившись, тщательно почистив сапоги, он долго стоял перед зеркалом, то и дело подкручивая усы, лихо вскидывая руку к фуражке и щелкая каблуками. Потом он опустился на стул. Но ему не сиделось, а часы тянулись удивительно медленно. Наконец, Еремеев не выдержал - вышел на улицу и направился в штаб-квартиру «верховного правителя».
Был седьмой час утра, и прохожих попадалось немного. Однако чем ближе к штабу, тем становилось оживленнее: начали встречаться офицеры, открывались ставни магазинов и лавок, проезжали экипажи. Еремеев небрежно отвечал на приветствия офицеров. Ничего, что пока на его плечах подполковничьи погоны - не сегодня-завтра у него будут генеральские эполеты: Александр Васильевич Колчак умеет ценить преданных и расторопных людей!
В штабе Еремеев долго слонялся по коридорам, заглядывал в комнаты писарей и потом лишь решился войти в приемную. Знакомый уже адъютант вежливо кивнул и указал на кресло.
- Александр Васильевич скоро будет,- сообщил он.
И опять потекли тягучие минуты ожидания. Наконец, на улице послышалось фырканье мотора. Поднялась суматоха. Пронесся слух, что Колчак приехал злой, и штабники попрятались в комнатах.
Колчак прошел к себе в кабинет особым ходом, и штаб замер в ожидании очередной бури. Адъютант, на миг скрывшись в кабинете, вновь появился перед Еремеевым, жестом пригласив его за собой.
Колчак смотрел на Еремеева своими круглыми прозрачными глазами: казалось, они замораживали все вокруг - таким холодом веяло от них. Адмирал сидел в кресле ссутулившись, и его маленькая голова с огромным носом глубоко ушла в широкие ватные плечи. Во время доклада он ничем не выдал своего волнения, продолжая смотреть так же спокойно, почти тупо перед собой. Лишь когда Еремеев кончил, он издал какой-то странный звук - не то хрип, не то шипение. Еремеев с трудом понял, что адмирал произнес:
- Бутберга.
Полковник Бутберг явился очень скоро - видимо, он был в штабе. Как всегда тщательно выбритый и отутюженный, он вошел в кабинет уверенной походкой человека, знающего, что его здесь любят, уважают и очень считаются с ним. Только увидав Еремеева, он на секунду смешался. Но барон умел владеть собой, и промелькнувшие в глазах удивление и растерянность снова сменились уверенным выражением.