Чужой обернулся. Услышал шаги? Или почувствовал с помощью своей телепатической паранормы? Удивился он, во всяком случае, очень уж старательно.
— Наша встреча, разумеется, случайна, — предположил Ми-Грайон, улыбаясь.
— Заблудился, — мрачно объяснил Ольмезовский. — Просто заблудился!
— А как же ваша инфосфера? — вкрадчиво поинтересовался Ми-Грайон. — Ведь она должна хранить память об этом месте, потому что оно не входит в список запретных. Ваши телепаты здесь бывали не раз.
— Но так далеко еще никто не заходил, — объяснил Чужой. — Иначе б меня здесь не было! Эти проклятые зеркала, к чему они?
— Пойдемте, покажу, — улыбнулся Ми-Грайон.
Он подошел к одному из зеркал, протянул руку. Отражение заколебалось, размываясь волнами густого тумана, сквозь который проступили вдруг очертания арки прохода.
— Вы находитесь в атгормайоне, Саде Иллюзий, — пояснил адмори абанош. — Вот одно из хранящихся здесь пространств…
Резкий порыв холодного ветра ударил в лицо, сбивая дыхание, обрушил лавину крепких запахов. Соль близкого океана, опавшая и перепревшая листва, выросшие на ней грибы, влажная прохлада недавно пролившегося дождя, сладость созревших плодов, горьковато-пряные ароматы поздних цветов…
…Вздымались над бушующим океаном отвесные, иссиня-фиолетовые скалы, громоздились в ослепительно-белом сиянии неба черные грозовые тучи, грохотал где-то неподалеку бешеный поток низвергающегося с огромной высоты водопада…
А между океаном и скалами, по узкой полосе рукотворного карниза тянулся город: частокол ажурных белых башен, соединенных между собою причудливыми арками висячих садов…
— Пойдемте, — пригласил Ми-Грайон, делая шаг к краю пропасти. — Смелее!
Ольмезовский задумался на мгновение, и адмори позволил себе издевательскую улыбку. И Чужого проняло. Он решительно шагнул вперед.
Они падали на серебрящиеся далеко внизу кроны вековых деревьев. Быстрее и быстрее… скорость и невесомость, как всегда, наполняли душу веселым страхом и почти детским восторгом. Миг — и падение превратилось в полет, краткий полет сквозь прозрачное осеннее небо, пронизанное сырыми прядями лилового тумана.
Усыпанная мелким гравием площадка услужливо легла под ноги. Отсюда, с нижней террасы, тоже хорошо были видны город и сверкающий за ним океан. Фиолетовый глянец скал заплели белые с черно-синими колокольчиками запоздалых цветов вьюны. Звонко пел ручеек, сбегая в искусно вырезанную все из того же фиолетового камня чашу.
— Нравится? — спросил Орнари Ми-Грайон у Ольмезовского.
— Неплохо, — ответил тот, оглядываясь.
— Пространство живет своей жизнью, — начал объяснять адмори. — Здесь идут дожди и случаются бури. Встает и садится солнце, если небо не затянуто тучами, можно увидеть звезды. Можно отправиться в город, прогуляться по улицам, пообщаться с жителями. Можно просто посидеть в одиночестве где-нибудь на пляже. Сорвать цветок, напиться прохладной воды из родника, искупаться в океане. И очень легко позабыть, что все вокруг — лишь фантом, иллюзия, совершенная копия существующего где-то в реальности мира…
— Удивительно, — произнес Ольмезовский. — Просто удивительно! Я воспринимаю эм-фон. Печаль. Не глухая озлобленная тоска, а очень чистое, прозрачное, светлое чувство. Здесь отображена осень, не так ли?
Орнари Ми-Грайон подошел к краю террасы и стал смотреть на город. Все прошло, давно прошло. Но разлитое вокруг чувство осенней грусти по-прежнему отзывалось в сердце щемящей болью.
— Я хорошо знал создателя этого пространства, — задумчиво произнес адмори через какое-то время. — В то время он был молод и глядел на мир наивно-восторженным взглядом неопытного юнца. Акатгормайя, искусство сотворения иллюзий, давалось мальчику легко и просто. Он вполне мог добиться признания на этом пути: в его шадуме были настоящие мастера. Но так уж вышло, что ему пришлось расстаться с милыми сердцу иллюзорными пространствами. Он вырос и превратился в очень занятого чиновника, у которого не хватает времени даже на воспоминания.
Терранин внимательно смотрел на него со странным выражением на лице.
— Я тоже когда-то знал одного мальчика, — сказал он наконец. — Он любил смотреть по ночам на звезды и мечтать об иных мирах. Он очень хотел стать отважным звездоходом, таким как Содарский, Туманов, Керрива… Но вместо этого ему пришлось заняться совсем другим делом, которое он и заставил себя полюбить, потому что иного выхода у него не было. И с годами мальчик превратился в ученого, уважаемого и очень занятого человека, совершенно не имеющего времени на обычные человеческие слабости.