— Вам не следовало привозить алую лихорадку на эту планету, уважаемая Тойвальшен барлума, — заметил на это Ми-Грайон.
— Да не в лихорадке дело, как вы не понимаете! — вскричала Тойвальшен. — Не будь лихорадки, нашлось бы что-нибудь другое! Джейни — целитель, и этим сказано все. Проклятье, я отдала бы жизнь, если б только знала, что ей это поможет!
Джейни уловила в голосе Лэркен с немалым трудом сдерживаемые слезы. Ей стало вдруг безумно жаль эту женщину, прожившую долгую и страшную жизнь. Наверное, и Ми-Грайон испытывал такое же чувство, потому что он протянул руку, коснулся запястья барлумы, желая утешить ее и успокоить. Вот только двигалась его рука не по его воле. По воле Джейни.
Мгновения дикого ужаса, стеной поднявшегося сразу после того, как Чужой ощутил в своем сознании постороннее присутствие, разорвали телепатическую связь. Но Джейни успела увидеть лицо Лэркен Тойвальшен — удивленное, растерянное, несчастное…
Джейни со всхлипом раскрыла глаза, уставившись невидящим взглядом в ровный белый потолок палаты. Обняло измученное сознание тепло инфосферы, ласковое и любящее, светлое. Теплым облаком пришли эмоции Эллен, успокаивающие, ласковые, приятные…
За окном неудержимо светлело. Вставал над зданиями госпиталя золотой рассвет, почти такой же, как в эмпат-симфонии мальчика Фредди — наполненный радостью и восторженным ожиданием предстоящего чуда…
Она плыла по золотым волнам между явью и снами, впервые в жизни не думая ни о прошлом, ни о будущем, ни о чем. Мир таял, исчезал, растворяясь в золотом сиянии нарождающегося дня.
Джейни сама не заметила, как навалился, смывая сознание, глубокий коматозный сон.
Он не афишировал свое происхождение.
В межпланетной войне между Юпитерианской Лигой и Земным Содружеством применено было самое ужасное оружие за всю историю человечества. Оно разрушало саму основу Мироздания — пространство-время, в котором существовали планеты Солнечной Системы. Больше всего досталось Терре, как основному оплоту Содружества.
Вскипели радиоактивным паром моря и океаны, обжигающей лавой стекли белоснежные вершины гор в выжженные равнины, протянулись на многие километры Провалы, в которых шли и никак не могли остановиться страшные процессы распада пространства, поднялся в воздух пепел сожженных городов, навсегда сокрывая от живительных лучей Солнца израненный лик планеты. Тьма вечной зимы окутала уцелевшие города.
Прошло почти триста лет. Но до сих пор продолжали появляться пропавшие когда-то, безумно давно, люди. Мгновения, проведенные внутри одного из Провалов, оборачивались для этих несчастных столетиями, пролетевшими во внешнем мире. Новоприбывшие организовывали свои общества, фонды взаимопомощи, компании, содружества, кружки по интересам. Им принято было сочувствовать. Им принято было помогать, объяснять, рассказывать, знакомить с миром настоящего, который оказался для них миром будущего, совсем не такого будущего, о котором они когда-то, быть может, мечтали.
Но он своего происхождения не афишировал. Знали истинное его лицо лишь трое: его личный врач, его адвокат и он сам. И это его вполне устраивало.
Центральная площадь столицы Содатума располагалась на вершине рукотворного холма, возвышающегося надо всеми строениями города. Так было задумано еще со дня основания. В центре площади, отлитый из корабельной стали, возвышался трехметровый памятник Кевину Керриве, отважному звездоходу и основателю первого поселения на этой планете. По правилам, столица называлась Кевинтаун, то есть Город Кевина, и на эсперанто писалась именно так, но со временем название города исказилось, превратившись в торопливый Кавинтайн.
Он смотрел стальному Керриве в лицо. Благородное, смелое, мужественное, несомненно, изрядно приукрашенное. В жизни отважный звездоход был обычным человеком, со всеми своими человеческими недостатками. Умершим двести пятьдесят шесть лет тому назад от банальной старости.