— Не скажи! Речник обещал нам золота сколько угодно и безопасно. Сказал, поможет нам добраться в такие места, где никто нашей казной интересоваться не станет. А с тугим карманом везде хорошо — даже в Африке.
— И как быть теперь с Борькой!
— Убей Бог лаптем — не знаю!
— Не поминай Господа всуе, больно язык свой каторжанский распустил!
— Ладно, ты! С Борькой надо думать. Беда, если парень не образумится: мочить придется, или всё дело нам завалит. Не видать нам тогда сладкой жизни. Да ещё и Дед в порошок сотрёт, что не помогли ему.
— Лучше бы без мокрушничества.
— Да я и сам не по беспределу…
— А Писатель чего?
— Блаженный он какой-то. Ему наши поиски по-барабану. Всё о духовных богатствах печется, придурок! Он на Борюськин визит ноль эмоций. Его, мол, Старец вразумляет.
— Оно и плохо! Так ещё вразумит, что накроются из-за дури писательской все наши поиски. Старец стопудово не так прост. Думаю, много чего знает про местную историю. Да и про металл тоже.
— Все они хитры да мудры: и Дед, и Старец. Может и Грамотей только прикидывается лохом, а сам по ночам золотишко ищет?
— Горе с этими искателями! Отец Игумен строго наказал братии бодрствовать да изловить тех пакостников, что территорию обители благолепия лишают, роются, как кроты, по ночам. Только никого не могут поймать, а каждое утро новые раскопки.
Стена монастырская совсем обветшала, да кирпичи из неё народец ломал на печки и прочие надобности, пока Обитель в разоре была. Не стена — решето: заходи кто угодно и когда угодно. Не укараулить.
— А ты в ночных поисках с монахами не участвуешь?
— Хотел встрять, чтоб в курсе быть. Да Хризостом говорит, что беспорядки на территории — дело внутреннее, сами с братией разберутся.
— Ну, пусть разбираются. А наше дело — золотишко найти, с Дедом поладить, да Борюсику хвост прижать, чтоб не суетился. Дурака сваляли, что ювелира в это дело втравили.
— А как бы мы табличку удостоверили?
— Да никак! Ясно и без анализа было, что она из желтяка. Мы, дурьи головы, стопроцентной ясности захотели. Вот и лишние глаза с языком к делу припрягли.
— Просто надо было на веру принять, что она золотая?
— Вера твоя спасет тя, — выдал вдруг Базука.
— Опять суесловничаешь! Наблатыкался тут в монастыре. Слов понахватался, и лопочешь бессмысленно!
— Ладно, не пыли. Скажи лучше: поднимал собаченцию на колокольню?
— Трудно: увидит кто — не звонить мне больше в колокола. А я без звона зачахну.
— Дело сделаем — собственную звонницу себе отгрохаешь и молоти, хоть целый день.
— Так благолепия не будет звонить вне храма и служения.
— Там разберёшься с благолепием. Давай лучше про псину.
— Один раз протащил-таки наверх. Как положено, прочитал «Отче наш» до «Слава…и ныне…»
— Короче! По делу давай!
— А не было никакого особого дела. В большой колокол ударил — собака на Север повернулась и выть начала. Хорошо, за звоном не слышал никто.
— Так он к Могучей Реке тянулся! А ты говоришь, дела не было!
— Толку-то! Мы и так знаем от Деда про Север — «Страну Полуночную». Там, будь он неладен, и познакомились.
— А дальше?
— Ну, сошли со звонницы, а эта зараза опять к Старческой могилке рванула, да, ногу задрав, посикала! Тут, как на грех, Хризостом…
— На хрен! Разбирайся со своим Игуменом сам как хочешь. Главное дело за собачкой наблюдай: может неспроста она там ссыт? Может место показывает?
Скорбный дом
На краю города в Сосновом Бору стояло за высоким забором здание красного кирпича. К нему-то и прибыла карета скорой помощи.
Иван Семёнович сквозь пелену, застилавшую глаза после микстуры, принятой на Озере, вгляделся в мрачноватый фасад.
— Боже! Это же городская психушка! Попал, пропади оно всё пропадом! — Сознание помаленьку возвращалось, но уж лучше быть в забытьи, чем понимать, что привезли тебя в психиатрическую лечебницу. Конец всему. Финиш. Что за педагог, коли побывал в сумасшедшем доме.
«Инвалидность бы дали, а там дворником устроюсь в управляющую компанию! А то подлечат да выпишут со справкой!»
Деловитые санитары под руки повели пациента к входу. Вдруг двери распахнулись, и на крыльцо стремительно выскочил благообразный азиатского обличья человек в белом халате.
— Для встречи, смирна-а-а! — прокричал азиат.
— Истинно дурдом, если так пациентов встречают, — подумал Ваня. Но на него никто не обращал ни малейшего внимания. Весь персонал больницы высыпал на крыльцо и замер в ожидании.
И вот, на улицу неспешно вырулил тот самый полоумный старикан, что накинулся на Ивана в парке у Озера. Только теперь на нём был старинный мундир с эполетами и сапоги не смазные, а из дорогой кожи.
Белохалатный привычно взмахнул по-дирижерски рукой и все присутствующие слажено грянули:
Боже! Царя храни!
Сильный державный
Царь Православный
Царствуй на славу!
«Ни хрена себе! — прокричал кто-то в больной голове музыканта — Что же это творится? Наверное, я взаправду с катушек слетел».
Между тем, псих с эполетами привычным движением подал доктору руку для поцелуя. Азиат почтительно к ручке приложился и подобострастно произнёс: «Приятного моциона Вам, Ваше Сиятельство!»
Присутствующие дружно прокричали троекратно: «Ура! Ура! Ура!»
«Как Императора встречают, подумал Иван, — а причём тогда «Сиятельство?»
— Дохтур Лхасаран Цэрэмпилович завсегда так Их Сиятельство встречать велит, словно самодержца, — отвечая на безмолвный Ванин вопрос, сказал пожилой санитар.
«Самодержец» серьёзно и величественно благословил присутствующих.
— Ваше Сиятельство! Для Вашего удобства Иван и Пётр с Вами погуляют. Да и по чину положено такую важную персону сопровождать, — подобострастно кланяясь, сказал Лхасаран Цэрэмпилович.
— Ну-ну, — благожелательно согласился важный старик, — пускай идут. Где дорожка крутая, под рученьки поддержат. Не молод уже, чай.
Старик величаво поплыл сквозь больничную публику в сторону сосновой рощи. Проходя мимо Ивана Семёновича, всё ещё спеленатого смирительной рубашкой, остановился, пригляделся.
— Знакомое лицо. В Царском Селе тебя видел?
— Никак нет Ваше…Благо…Сиятельство, — отвечал ошалелый музыкант, — в колледже педагогическом тружусь… состою в профсоюзе…
— Чего? Чудной ты малый. А я тебя, точно, где-то видел.
— Так на Озере вместе изволили гулять, когда я из окошка гимназии женской выпрыгнул!
— Что этот разумом скорбный глаголет? Ты, доктор, подлечи беднягу. А как лучше ему станет, пришли ко мне в покои. Беседовать с ним желаю. Да балахон этот сними с него. Неудобно человеку в таком ходить. По себе знаю. И микстурами своими погаными поменьше трави, а то вместо беседы мычать станет, как корова.
— Слушаюсь, Ваше Сиятельство! Только не гневайтесь, а лекарства ему необходимы. Сами понимаете, не первый год лечитесь…
— А вот ужо велю тебя на конюшню да батогами, узкоглазый!
— На всё Ваша воля, Ваше Сиятельство.
Как Дух Земли с Солнцем потрудились
И видела Вольница, осаждавшая Белую Гору, как засветились изнутри облака в небе. Земля всколыхнулась. Грянул гром, молния и радуга одновременно осветили крепость туземцев. Затем была Тьма Великая более часу. Дождь, цвета золотой парчи из дальних стран, пролился над храминой язычников.
Стало тихо. Даже комаров не слыхать. Атаман Ерофей дал команду двигаться к крепости.
Вошли красные кафтаны в ворота — кругом пусто. Ни людей, ни собак, ни захудалой кошки. Будто вымерло городище. Над храминой иноверной золотистая дымка клубится и уже почти истаивает.
Когда и как ушли защитники Белой Горы никто не видел. Не иначе, как их Боги или Духи глаза осадникам отвели. Пусто кругом. Да и ладно — ушли хозяева, сбежали от нападавших. Значит, можно теперь законно искать трофеи. Слухами земля полнилась о несметных сокровищах этого дикого племени.