— Так-так! Уже кое-что! А летописцу про клад не намекали?
— Подкатывал я к нему с этим базаром. Так он говорит, что Праведный Старец, когда в последний раз с ним на связь выходил — поминал про какие-то богатства несметные на монастырской земле. А литератор понял так, что это Духовное богатство Русского народа, которое надо найти, сохранить и вернуть для использования трудящимся массам! Придурок, блин!
— Блины в вашей породе на масленицу пекут! Давай дальше по делу.
— Дело такое: работаем над писателем, водочку с ним кушаем, разговоры разговариваем. А Колян, дурак, всё рвётся полы в писательском подвале повскрывать.
— Полы отставить! Водочку кушайте, да главное, как-нибудь постарайтесь с кочевниками подружиться. Про историю их Племени разговорить. И очень осторожно разведывайте землю вокруг Храма и татарского дома. Всё отмечайте и записывайте.
— Нам бы с металлоискателем…
— Нюхом, нюхом. Копателей с всякими приспособами да металлоискателями тут полон двор. Слухом Земля полнится! Тоньше надо! Тут сам Леший не поймёт, что важно. Даже найдёте клад-другой, хрен с ними! Важно понять, какая связь между жителями моих приречных угодий, здешними татарами и Старцем.
‑ Ещё и Старца приплёл! Спасибочки!
Глаза Духа Реки вдруг стали глубокими-глубокими и начали наполняться водой.
«Задумался, сейчас опять потоп будет», — подумал Базука. Но, на этот раз пронесло. Дед благополучно вышел из омута своей мысли.
— Чую, одна это верёвочка. Дух Земли поминал про «линии связующие», да его шибко не разговоришь, вечно рот глиной забит вместо жвачки! Понял только, что окромя этих линий нет пути, такой груз поднять. А как золото в реку возами валили, сам видал сто лет назад…или тысячу? Да мне не важно, а тебе поторопиться надо: людской век короткий. Поможете с дружком исторгнуть из вод сию скверну — всё будет ваше! Мне речная галька милее этих золотых кирпичей. Да вы мозгами, мозгами! Связь здешнего золота и речного поймёте, а дальше разберусь, что делать. Всё. Надо будет, появлюсь!
Забулькало, зажурчало. Базука нервно матюгнулся. Дед сказал на прощание: « Хорошо-то как! Собачку берегите!» — и растворился в образовавшемся прямо на полу озерце, которое тут же и высохло: пожалел Лехин паркет Старик. На этот раз добрый был.
— Чтоб те утопнуть, Чёрт Мокрый! — грустно выругался Лёха и достал из-под дивана заначенную от своей половины поллитру. Нервы!
Белой акации гроздья душистые
Иван Семёнович шел по знакомой улице. От Белой Горы, где располагалась по соседству с мужским монастырем женская гимназия, булыжная мостовая спускалась вниз к Ушкуйке, на волнах которой застыли лодчонки с рыбаками. Извозчиков и собственных выездов почти не было в этот час. Время присутственное, со службы ещё никто не разъезжался, визитировать тоже рано.
«Сегодня же пятница — в Дворянском собрании поёт госпожа Алмазова! Непременно надо быть»,— вспомнилось вдруг.
Неземной красоты создание в белых кружевах, кокетливой шляпке и перчатках из единственного в городе французского магазина плыло по мостовой, казалось, совсем не задевая булыжника.
«Что ж я средь бела дня, как тать в нощи крадусь за красавицей? Люди кругом! Не ровён час, дойдет до попечителя гимназии, мигом в отставку отправят с волчьим билетом. Как такому срамнику, что по улице за девицами гоняется, в женской гимназии служить? После такого фортеля и частных уроков музыки никто у меня брать не будет»! Голова Ивана Семёновича шла кругом.
Иван в ужасе вспоминал глаза Верочки Красоткиной, когда на словах «Белой акации гроздья душистые вновь ароматом полны» он, подхватив полы сюртука, сиганул из-за рояля в окно. Верочкин батюшка вхож и к товарищу прокурора, и в канцелярию самого градоначальника. Перед ним весь попечительский совет на цыпочках ходит.
Ноги сами несли Ивана вслед за чудесным видением. Девица, пройдя новым Каменным мостом через Ушкуйку, начала, невесомо паря над дощатым тротуаром, подыматься по Ямщицкому взвозу на Чистую Гору к одноимённому Озеру.
«Дивный сквер, однако, разбили для отдыха горожан вокруг Чистого Озера. Не грех в такую прелестную погоду немного отдохнуть в тени плакучих ив. Эх! Да на травке бы прилечь, а чтоб небесное создание всё время на виду было!
А может представиться, да завести беседу? Нет, никак невозможно, совсем уж непристойно выйдет. Что я, ловелас какой»?
— Сударь! Вы наглец и мерзавец! Стреляться немедленно! Через платок! Без секундантов! Позор домогаться честной девицы средь бела дня в общественном месте!
Сия тирада вмиг разрушила Ванины мечты. Ужас! Он стоял на берегу Чистого Озера без трости, без шляпы, в расстёгнутом сюртуке. Волосы его растрепал ветер, щеки раскраснелись от быстрого шага, дыхание было прерывистым и шумным.
«Точно маниак!» — пронеслось в Ваниной голове.
Дорогу ему преградил странный седовласый человек! Белая одежда — и при этом в смазных сапогах. Ничего себе!
«Невиданный субъект. Быть скандалу! Людей полно вокруг! Одних нянек с младенцами не меньше дюжины!» Иван пригляделся к некстати объявившемуся любителю дуэлей: глаза его были мутны, он в ярости потрясал кулаками перед носом Ивана Семёновича, говорил что-то насчёт стрельбы.
— Позвольте, сударь!
— Не позволю! Молчать, фанфарон штатский! Перед тобой офицер гвардии Его Императорского Величества! Смирна-а-а!
«Бежать! Нет — это позор! А так — отставка, и тот же позор. Ещё растление благонравной девицы припишут!»
Тут совсем странный оборот стали принимать и так уже ненормальные события. Послышался цокот копыт, прямо на дорожку сквера въехала больничная карета, из неё выскочили два дюжих санитара и тщедушный доктор в очках с золочёной оправой. Санитары накинули на скандалиста какую-то хламиду и тут же скрутили старика её невероятно длинными рукавами.
«Смирительная рубашка»,— догадался Иван.
Санитары ловко запрокинули спеленатому человеку голову, а эскулап виртуозно влил ему в рот содержимое какой-то склянки.
— Пожалуйте, Ваше Сиятельство! Извольте с нами. Вот и кареточка уже подана. Гляньте: лошадки — чудо!
Эксцентрический субъект в смирительной рубашке для порядка пару раз дёрнулся из рук санитаров. Но, видать, снадобье подействовало быстро, обмяк и позволил себя усадить в карету, которая незамедлительно же и отбыла.
— В Скорбный дом свезут, не иначе. — Резюмировал тут как тут оказавшийся дворник, так и не успевший свистнуть в свой свисток, чтобы известить ближайшего городового о безобразии.
— Дас ист нонсенс! Песопрасие! — Крикнула немка-гувернантка, прогуливавшая свою маленькую воспитанницу, но тут же прикусила язык: зашикали няньки со спящими младенцами.
Бедный учитель музыки ошалело озирался по сторонам. Все вдруг занялись своими делами: кто променадом, кто воспитанием доверенных им чад. А эфемерная девица подошла к берегу озера и спокойно начала снимать с себя одежду. Странно, что никто, даже дворник, на это не обратил никакого внимания. Подумаешь редкость — девица благородного сословия прилюдно, не торопясь, совлекает с себя одежды!
А красавица-то уже в одних чулках и туфельках! Ужас! Ещё вдруг Ивана Семёновича как будто захлестнуло неведомой горячей волной: было сразу и удивительно, и стыдно, и очень-очень красиво. Чего уж, приятно было до умопомрачения! Дело в том, что почтенный педагог считал себя знатоком женской красоты: бывал в обеих столицах, хаживал в музеи — даже мастеров фламандской школы видывал с их телесным великолепием! И ещё (он маменьке не говорил и на исповеди батюшке не признался) посетил со столичным приятелем новомодную оперетку и смотрел, как девицы под лихую музыку танцуют танец канкан, и машут при этом ножками в ажурных чулках.
Понял наш герой, что жизни он не знает. И о красоте женской у него представление сложилось, признаться, убогое. Это же надо, чтоб так красива была обнажённая девица, входящая в воды озера! Не на картине, наяву! Ах, какой сладкой истомой наполнилась душа! И петь, и плакать, и молиться хочется одновременно!