— Господи! Да что же она удумала?
Женщина, не обращая на шепот и возгласы внимания, полоснула своё запястье острой сталью. Кровь потекла обильно. Лилия держала надрез так, чтобы капли падали на пулевые отверстия. Кровь капала на раны и тут же с шипением впитывалась. С каждой каплей раны затягивались. Вот уже на лице Прохора проявился лёгкий болезненный румянец. Вот первый слабый вздох, второй…дыхание стало ровным, хотя и слабым. Прохор открыл глаза!
— Мы на том свете? Он всех порешил? Так говорили, зарядов в этой хреновине совсем не много. Как он ухитрился?
— Молчи болван! Силы береги! Натворил дел, теперь другим расхлёбывать! Такой же дурень, как когда в палатку ко мне заявился. Ни ума, ни фантазии. Какого рожна под пули полез?
— Сама знаешь: всю жизнь должником твоим был.
— Рассчитаться, стало быть, решил, одним махом? Опять дёшево ты меня ценишь! На ноги поставлю — в верной службе твой расчёт будет состоять.
Сей глупый расчёт не принимаю: бесполезен он был: меня, после Ерошкиной стрелы в сердце и воскрешения в Золотой Усыпальнице, нельзя убить: Была уже мёртвой. Потому и глаза открыл, что бессмертной кровью с тобой поделилась. Так что, опять ты, Прошенька у меня в долгу.
Прохор уже не слышал последних слов Лилии. Не смог побороть слабости, и сознание оставило его. Но дышал парень ровно. И румянец на побледневших смертельной бледностью после выстрелов гроссмейстера щеках, обозначился ещё ярче.
— Грубая ты, Лилька, хамка истинная. Человек едва не преставился, а ты, как собака на него накинулась! — Над Лилией, склонившейся к впавшему в забытье Прохору, нависла могучая фигура Агафьи.
— А ты бы, кобыла здоровая, помолчала, раз ума нет. Надо же, такое ляпнула: чуть не преставился! Как же тогда «ни чуть»?
— Грубиянка ты, барыня Лилька! — всхлипнула Агашка и вдруг грохнулась на колени и принялась целовать Лилии руки, которые та, смутившись, отдёрнула и предприняла безуспешную и неуклюжую попытку поднять плачущую женщину, крепко ухватившись за могучие плечи.
— Надо же: бабы, вы что, совсем рехнулись — на том свете рукопашную устроили! — Прохор, опять выплывший из омута забытья, удивлённо глядел на свою жену и Лилию. —А ты, старый хрыч, Ерошка, куда смотришь? Надавал бы тумаков обеим. Пред вратами смертными сцепились.
— Ты, шум за сценой! Нам тебя ещё на ноги поднять надо: у нас запасных воинов нет, особенно таких дюжих да глупых. Очухаешься, своей бабой будешь командовать,…если получится! — Осадила Прохора Лилия. — Фируз! Догадываешься, что делать?
— Кажется я понял: кровь бессмертной вернула в этот мир убитого. Моя кровь закалена веками мук, страданий и почти безумия. Всё это я пережил и преодолел. Значит, Сила великая Духами мне была подарена. Надо парня укрепить.
Не всё же дар Духов на песни тратить!
Хан приблизился к раненому, принял из рук Лилии нож, тоже сделал надрез на своём запястье. Кровь омочила грудь Прохора. Прошло малое время, и тот повёл широкими плечами, потянулся и предпринял попытку встать.
— Сиди уж, кровный родственничек! — Фируз мягко придержал за плечи выздоравливающего на глазах вояку.
— Так вроде, на Царском месте расселся: не по чину мне.
— Сиди, сиди: мы же теперь родня кровная. Не беда, если ближний родственник, утомившись, немного на кресле Ханской жены отдохнёт.
— Не торопись, болезный! — Включилась в процесс исцеления Собака. — Ранки обработать, зализать надо. Инфекция может попасть.
— Послушай, барыня, так если я убиен был и воскрес, стало быть, я теперь тоже бессмертен. И целить, сражённых, смогу?
— Прошенька, угомонился бы ты. Опять меня ругаться заставишь. Какой из тебя бессмертный? Я погибла, и меня сам Золотой Разброс своей Великой Силой воскресил. Да ещё жизнь адову вытерпела. А тебе только, всего-навсего, бессмертная глупая женщина помогла, сама не зная, что из того получится. Не приходилось мне таким делом заниматься. Знаешь, как мне страшно было!
Лилия уткнулась лицом в уютную грудь Агашки и тоненько по бабьи завыла.
— Поплачь, голубушка. От слёз бабе всегда облегчение. Хочешь, я тебя на руках баюкать буду. Силы у меня достанет.
— Сначала баюкать, а потом, словно дитя малое, привыкну. Смотри, Агашка: пелёнки за мной менять будешь, как описаюсь. — Не могла Лилия надолго позволить себе слабость. — Хватит баклуши бить, посты проверить! Тебе, Агафья, пост — при муже своём состоять и о нём заботиться. Ни шагу от него, пока я сей приказ не отменила.
— Слушаюсь, барыня!
— Вот и молодец. Ещё приказ тебе: впредь не называй меня барыней. Обижусь: сама посуди, какая из меня барыня. Это когда для дела надобно, мы с сестричками и барынями, и принцессами побыть готовы, но недолго. А ты нам теперь тоже вроде сестрички будешь, если обзываться перестанешь да кричать. Конечно, больно уж здорова, но мы будем всем говорить, что нас не тройня родилась, а четверня. Кому не нравится, пусть не верят.
Прохор поднялся с кресла.
‑—Дозволь, бары… сестричка службу исправлять, некогда прохлаждаться.
— Сядь на место. Приказ тебе: сидеть смирно при своей супруге, пока я другого занятия для тебя не найду.
Сеча
— Атаман! — в гостиную вошёл проверявший посты Кафтан. — Мы окружены, да так, что мышке малой отсюда не сбежать! Какие-то воины при хорошем оружии плотным кольцом стали вокруг усадьбы! Такие вот ружья с подзорной трубой у них имеются.
— Злобен Гроссмейстер. Своей смертью нас задержал до прибытия кнехтов! — Сокрушался Корнет.
— Знать, сеча будет! — загалдели Кафтаны.
— Какая сеча: положат всех из автоматических винтовок! — решительно охладила воинственный пыл своего войска Лилия.
— Дозволь, матушка, нам в атаку кинуться! — Против их стрелялок, может, несколько минут продержимся, со своими мушкетами да саблями. А вы, все кто воинской клятвой не связан, уйти успеете.
— Почтенный атаман Ерофей! Разреши полюбопытствовать: у вас что сегодня, праздник самоубийц? То один под пули сиганул, теперь все решили разом под расстрел пойти. Я думала, ты опытный боевой атаман, который людей своих сберечь стремится! — Строго старалась глядеть Лилия на старика. Не очень у неё получалось. А опасность и вправду велика была.
— Матушка, я людей своих попусту на смерть никогда не гнал. Каждый подтвердит. Однако взялись мы исполнять службу дружины охранной: тут сам погибни, а тех, кого охраняешь, спаси.
— Знаю я, Ерофей, воин ты исправный и атаман честный. Но тут смертельной атакой дело не решишь.
Мы близки к завершению скитаний. Скоро завершится наша миссия. Хотелось бы, чтобы большинство из нас дожили до победы.
Мы на прямом пути. И летопись, что про нас пишется, уже давно прямым слогом излагается, а не прыгает по сказанию, словно белка с ветки на ветку да с дерева на дерево: под конец надо всё по порядку излагать, чтоб потомки поняли и помнили. — Лилия посмотрела на Собаку. — Не так ли, Матушка? Ответь, ты у нас специалист по мемуарам.
— Ясен пень: я, когда очередную повесть заканчиваю, под конец прыгать, как блоха перестаю, все линии свои мемуарные в одну точку свожу, чтобы каждый из моих потомков понял. Ведь через века детали теряются, а надо, чтобы и через сто, и двести лет всё понятно было.
— Литературный диспут окончен. Атамана мы выслушали. Теперь предлагаю узнать мнение ещё одного присутствующего кадрового военного. Корнет Оболенский, Ваше мнение!
— Наконец-то вспомнили, что я ещё и кадровый офицер. Мнение моё, Принцесса, таково: Вы за свою судьбу и счастье боролись, долгой и трудной была ваша борьба. Дело довершать потребно. Я так понимаю, ещё с судьбой Племени его законный Хан должен всё уладить. Посему заключаю: гибнуть самим, недопустимо. Дружину сгубить — глупо.
— Ну ты, Корнет, загнул! Где научился так воду в ступе толочь?
— Был грех! При ставке Главнокомандующего состоял. В обязанность вменялось формулировать стратегическую линию и доводить её до армии, включая нижних чинов.
— Нам-то, зачем соловьём разливаешься?